Богдан Хмельницкий

Слух о том, что польский гарнизон перебит, и Запорожье свободно, быстро разнесся повсюду; все, кто скрывались от поляков, повыползли из лесов и ущелий. Кошевой тоже совершенно открыто разослал гонцов скликать запорожцев, множество беглых ютились в землянках по берегам рек, по оврагам; это были лугари, степовики, гайдамаки, не признававшие над собой никакой власти, никаких законов. Большая часть питались только дичью, а одевались, как дикари, в звериные шкуры и не боялись ни голода, ни холода. Попасть на запорожскую общину новичку не представляло никакого затруднения, теперь каждый день целыми десятками они приходили к кошевому, и тот спрашивал их только:

– Веруешь ли в Бога?

Они отвечали:

– Верую.

– А в Богородицу веруешь?

– И в Богородицу верую.

– А ну-ка перекрестись!

Приходящий крестился.

– Ну, теперь ступай в какой хочешь курень.

Хмельницкий почти каждый день посещал Сечь и с радостью видел, как прибывает народ.

Раз как-то Довгун доложил ему, что прибежали хлопы из Украйны. Хмельницкий уже давно не получал вестей с родины. Он тотчас же велел привести их к себе и спросил:

– Что нового на Украйне?

– Новое-то есть, да только нехорошее, – отвечали ему. – Как прослышали, что ты регистровых казаков смутил, как прибежали оставшиеся в живых ляхи, все паны всполошились. Старшой Барабаш собирает на тебя казаков, а сам коронный гетман идет с войском к Черкасам. Пан Кречовский бегает и к старшому, и к старосте и тоже тебя на чем свет стоит бранит. Дорого оценили твою голову, на Украйну теперь тебе и показаться нельзя. Богдан отпустил хлопов и долго совещался с кошевым. Возвратившись на Томаковку, он засел за письма, написал Шемберку, Потоцкому, Конецпольскому и Барабашу. Шемберку, как своему прямому начальнику, он сообщал, что только временно скрывается от Чаплинского, поклявшегося его извести, что он думает скоро вернуться и просит пана комисара позаботиться, чтобы не разграбили его остального имущества и не разогнали его слуг. Почти то же он писал и коронному гетману, уверяя его, что казаки собираются в Запорожье только потому, что хотят послать депутацию королю о восстановлении своих прав. Конецпольскому он писал о Чаплинском, уверяя, что Чаплинский его обкрадывает и недостоин быть не только панским дозорцею, но даже истопником или кучером. Всех троих Хмельницкий уверял, что и в уме не имеет мысли о восстании, что все это клевета, и что скоро он намерен вернуться на Украйну. Барабашу он писал совсем в ином тоне, он упрекал его в том, что тот так долго хранил у себя королевскую грамоту. "За то, что ваша милость хранили королевскую привилегию, – писал он, –между плахтами вашей жены, войско запорожское считает вас достойным начальствовать не над людьми, а над свиньями или над овцами. Я же, с помощью этой привилегии, надеюсь сделать что-либо лучшее для погибающей Украйны, выпросить ласку и милость у королевского величества, панов, сенаторов и у всей Речи Посполитой".

Кошевой разглашал между запорожцами, что будет послано посольство в Варшаву к королю, и ни словом не обмолвился никому о замышляемом восстании. Хмельницкий жил и в Сечи, и на Томаковке; но в начале марта до него дошли слухи, что коронный гетман посылает к нему кого-то для переговоров. По этому поводу у Хмельницкого было новое совещание с кошевым.

– Думаю, что тебе не следует оставаться здесь, в Сечи, – советовал кошевой. – Если придет сюда посол панский, трудно будет от него скрыть наши замыслы. Он как раз узнает, да и увидит, что слишком много сюда нагрянуло всякого люда, нашим запорожцам ртов не закроешь, их не обманешь; они чуют, чем пахнет… Всего лучше будет, если ты распростишься с запорожцами, заберешь с собою для безопасности человек триста или пятьсот и переберешься на остров Томаковский, как будто для того, чтобы кормить коней.

– Правда твоя, – подтвердил Хмельницкий, – я отберу самых надежных, огорожусь на острове палисадом и прикинусь, что с Сечью никаких дел не веду, она сама по себе, а я сам по себе…

– А кого пан коронный гетман посылает к тебе? – спросил кошевой.

– Ротмистра Ивана Хмелецкого. Он долго жил между казаками и знает все казацкие привычки. Вот пан коронный гетман и думает, что это самый лучший посол ко мне, он все выведает и высмотрит.

На другой день Хмельницкий распрощался со своими запорожскими друзьями и объявил им, что он теперь поедет на Томаковку кормить коней, а для безопасности выбирает себе стражу в пятьсот человек. После же кормежки он выберет депутацию для посольства в Варшаву, а может быть и сам поедет туда же.

Наконец приехал ожидаемый посол. По дороге в Сечь он справился у ближайшего зимовника, где теперь находится Хмельницкий.

– А не знаю, пане, вон там сидит хлопец, он вам и скажет, – был ответ. – Гей, хлопец, – крикнул он в корчму, – скажи пану о пане Хмельницком.

Из корчмы вышел наш старый знакомец Брыкалок, он уже давно тут дежурил по наказу Богдана и теперь был готов вполне добросовестно исполнить возложенное на него поручение.

– Что угодно пану? – спросил он, низко кланяясь.