Богдан Хмельницкий

Пани Кисель едва стояла на крыльце и вся тряслась от гнева. Гости шумной толпой ввалились в комнаты. Паны комисары чинно встали из-за стола и приветствовали гетмана и его свиту. Этой минутой воспользовалась пани, чтобы уйти незаметно в свою комнату. Катря последовала за ней и нашла ее в истерических рыданиях.

- Боже! Какой позор! Какое унижение! - говорила она. - И зачем пан Адам принял на себя эту обязанность.

- Успокойтесь, пани! - утешала Катря, - перемогите себя, вам надо угощать гостей; гетман тотчас заметит, что вас нет.

- Ни за что, ни за что я к ним не выйду! Скажите, что я заболела. Я не могу выносить их грубостей.

- Ну, ложитесь, дорогая пани, отдохните, вы очень устали сегодня.

Она уложила пани воеводшу на диван и пошла к гостям.

Казаки спорили с панами и колкости так и сыпались с обеих сторон.

- Что вы нам толкуете о королевских милостях, - говорил Вешняк. Какие тут милости, когда мы могли спалить и вашу Варшаву, да и спалили бы, если б только батько не заупрямился.

- Зачем говорить такие вещи, - остановил его Кисель. - Разве мы не братья ваши? Мы все родились от одной матери, Украина и Польша одна земля.

- Земля-то одна, да люди-то разные! - закричал Джеджалык. - Хороши братья! Мы еще помним, как паны нас, свободных казаков, заставляли на себя работать, как хлопов. В турецкой земле таких казней не придумывают, какие изобретали паны.

- Еще бы, - сквозь зубы пробормотал князь Четвертинский, - Турция твоя родина. Заговорила татарская кровь.

Джеджалык насмешливо прищурил свои косые глаза.

- Татарская кровь не панская, почище панской будет.

- Полно спорить, панове! - усовещевал Кисель. - Бог даст, мы сойдемся с паном гетманом в условиях мира, тогда и конец старым распрям.

- Сойдемся, сойдемся! - запальчиво крикнул Хмельницкий, - если только совсем не разойдемся. И я не я буду, - крикнул он, стукнув по столу так, что чарки заходили, - если не заставлю вас принять мои условия! А заупрямитесь, всю Русь у вас отниму и короля вашего из Варшавы выгоню. Гей, хозяйка, еще мне горилки! - крикнул он, оборачиваясь. - Да где же хозяйка?

- Хозяйке, верно, не понравились гости-казаки, - ввернул Чорнота. Вот панночка говорит, что у нее голова разболелась от наших казацких речей.

Хмельницкий усмехнулся и встал с места.

- Ну, так нам пора и до дому. А все-таки я хочу проститься с хозяйкой. Она у тебя, пан Адам, баба умная, - сказал он, потрепав по плечу пана воеводу. - Я не хочу с ней ссориться, хочу сказать ласковое слово на прощанье. Веди меня, панночка! Где она? - обратился он к Катре.

- Пани только что прилегла, - отвечала та, загораживая ему дорогу.

- Ничего, что ж такое? Может и встать, чтобы проводить гетмана, задорно проговорил Богдан.

Отстранив рукой девушку, он направился через целый ряд комнат к пани Кисель.

Гордая пани не опомнилась от такой выходки. Она встала с дивана, смерила гетмана презрительным взглядом и проговорила:

- Пан гетман, кто вам дал право...

- Потише, потише, ясновельможная пани! - весело проговорил Хмельницкий, отвешивая ей поклон. - Я только пришел засвидетельствовать пани свое почтение и дать ей добрый совет: не годится добрым православным панам гнушаться нами, казаками. Ой, отрекитесь от ляхов, пока еще есть время. Сгинет ляшская земля! Сгинет... А Русь будет надо всеми вами пановать!

Отвесив еще поклон хозяйке, Хмельницкий круто повернулся и вышел.

- Куда же теперь, пан гетман? - спрашивали его полковники.

- Тут нас дурно приняли, пойдемте-ка к своим в гости. Пан полковник, ты хоть и татарин, а, наверно, угостишь нас на славу, - сказал он, обращаясь к Джеджалыку. - Я тобою нынче доволен, сделаю тебе честь и попирую у тебя до рассвета. А на завтра утром милости прошу ко мне, будем провожать трансильванского посла. Кстати, и головы поправим после пирушки.

- Быть может, ясновельможный пан гетман снизойдет к нашим просьбам и назначить завтра время для переговоров? - решился сказать Кисель, провожая Богдана на крыльцо.

- Быть может и назначу, - небрежно отвечал Хмельницкий через плечо. Пришлите завтра ко мне кого-нибудь, там и увидишь.

Но и на завтра паны послы не дождались аудиенции. Когда пан хорунжий и князь Четвертинский почтительно вошли в комнату, где происходила пирушка, и объявили, зачем они пожаловали, гетман их и слушать не хотел.

- Ничего с той комиссии не будет! - закричал он. - Вот начну войну, так поверну вас, ляхов, вверх ногами, потопчу и отдам турецкому царю в неволю. Я хоть и малый человек, а стал теперь единовластный самодержавец русский. Так и скажите пану воеводе и комисарам. Вы стращаете шведами - и те мои будут, и будь их хоть пятьсот тысяч, не сломить им русской, запорожской и татарской мощи. С тем и идите. Завтра будет справа и расправа.

Паны ушли. На другой день повторилось то же. Хмельницкий, видимо, не хотел вести с ними переговоры; он даже отказал выдать им пленных поляков, о чем они его просили. Почти две недели прожили они, ничего не добившись. Наконец, Кисель в последний раз отправился к Хмельницкому и со слезами на глазах упрашивал его пожалеть родину.