Богдан Хмельницкий

Из дневника львовского подкомория Войцеха Мясковского с описанием поездки комиссаров польского правительства к Богдану Хмельницкому для переговоров: «Приняв то и другое (королевские знаки уважения. — В.З.) довольно небрежно, Хмельницкий пригласил нас к себе в дом. Перед обедом е. м. произнес в приятных и отборных выражениях речь, изображая гетману, сколь велики дары, которых он желал и которые сегодня получил от короля: прежде всего — прощение всех его прежних дел и поступков, затем — свобода древней греческой религии, увеличение реестрового войска, восстановление прежних прав и свобод запорожских, наконец — командование войском. Будет справедливо, чтобы он, как верноподданный и слуга е. к. м., проявил благодарность за такие королевские милости, постарался предотвратить дальнейшие смуты и кровопролития, не принимал бы простых крестьян под свое покровительство, а внушал им послушание господам; а сам приступил бы к заключению с комиссарами договора. На эту речь е. м. воеводы Хмельницкий дал следующий ответ: «За столь великую милость, которой я удостоился через вас от его милости короля, за власть над всем войском и за прощение моих прежних проступков покорнейше благодарю. Что же касается комиссии, то она в настоящее время начаться и производить дел не может: войска не собраны в одно место, полковники и старшины далеко, а без них я ничего не могу решить и не смею…»

С этого времени дела королевской комиссии шли все хуже. Уже за обеденным столом, когда польские комиссары попытались представить события в Мозыре и Турове как ничего не значащие, Хмельницкий с гневом перебил их:

— Как ничего не значат? Разве ничего не значит, что льется кровь христианская, что войско литовское вырезало Мозырь и Туров, что Януш Радзивилл сажает русских на кол. А когда я послал туда несколько полков, он заявил, что за убитых христиан я будто бы угрожал уничтожить польских пленников, которых у меня много.

В разговор вмешался ксендз Лентовский, сказав, что все это быть может просто слухи. Федор Вишняк, полковник Чигиринский, крикнул в бешенстве:

— Молчи, ксендз! Все вы одним миром мазаны, и ваши ксендзы и наши попы. Думаешь, как вы всю жизнь народ дурите, так и другие неправду говорят? Выходи-ка во двор, я тебя научу уважать запорожских полковников!

Вишняка еле успокоили.

На следующий день, 11 февраля, было первое воскресенье великого поста, и все пошли в соборную церковь. Праздновали, и было не до переговоров.

12 февраля Кисель послал к Хмельницкому своего родного брата хорунжего Николая и ксендза Четвертинского, чтобы выяснить, когда будут переговоры.

— Завтра, завтра будет справа[77] и расправа, — нетерпеливо отмахнулся от них гетман. — Видите, с венгерским послом кончаю беседу. Но скажу вот что: из вашей комиссии ничего не выйдет, через три-четыре недели быть войне. Одолею вас, ляхов. И не стращайте меня шведами — хоть бы их было пятьсот, шестьсот тысяч, не осилят они русской и запорожской силы. С этим и идите.

После такого унижения комиссары поняли, что ни о каком заключении мира и думать нечего. Теперь бы только возвратиться назад в целости. Но что их ожидает в Варшаве после провала миссии? И 13 февраля с утра опять отправляются Кисель с комиссарами к Хмельницкому.

В этот день воевода пустил в ход все свое красноречие, чтобы уговорить гетмана принять предложения короля. Он заверял Хмельницкого, что если ему нанесена обида, то польская сторона готова дать удовлетворение. Если Войско Запорожское обижено в своем числе и землях, то король обещает увеличить то и другое. Кисель убеждал Хмельницкого «оставить чернь, чтобы крестьяне пахали, а козаки воевали, чтобы реестрового войска было 12 тысяч или хоть 15, чтобы гетман лучше уничтожил неверных, чем христиан, а для этого пошел бы за границу».

По окончании речи Киселя гетман встал, расправил широкие плечи и так глянул на низенького, щуплого воеводу с реденькой рыжей бородкой, что тот, казалось, стал еще меньше.

— Пустые разговоры, проговорил резко. — Было время обсуждать эти вопросы со мной, когда меня Потоцкие искали, гоняли за Днепром; после желтоводской и корсунской игры, когда был под Константиновом, под Замостьем и когда от Замостья шел шесть недель до Киева. Теперь уже времени нет. Вызволю из лядской неволи весь народ русский до Люблина и Кракова. Да поможет мне чернь вся, от которой я не отступлюсь, потому что рукой нашей движет правда.

Комиссары слушали гетмана растерянные и все больше падали духом, а голос Хмельницкого все крепчал и крепчал.

— А за границу на войну не пойду, сабли на турок и татар не подниму. Хватит нам своих дел на Украине. Подолии и Волыни по Львов, Холм и Галич. А, став на Висле, скажу: сидите, молчите, ляхи, а если будете за Вислой брыкаться, найду и там!

Находившиеся здесь же старшины дружно поддержали своего гетмана: