Богдан Хмельницкий

Когда-то его старый товарищ французский инженер и воин Боплан сказал: «Сотня казаков под прикрытием лагеря не побоится боя ни с тысячью польских войск, ни даже с еще большим количеством войска татарского». Вспомнив эти слова, Хмельницкий удовлетворенно улыбнулся, и к нему снова возвратилась уверенность в своих силах. Да, воевать казаки умеют. К тому же под Берестечко у него более ста пушек направили свои жерла на шляхетские полки. Немало и другого огнестрельного оружия. Это сила, хотя часть казаков и вооружена луками.

Он повернулся к Джеджелию и Богуну, стоящим рядом, чтобы поделиться с ними своей мыслью, но в это время на левое крыло казацкого войска стальной лавиной двинулись польские войска. На недостроенный казацкий лагерь летела во главе с Вишневецким конница, а за ней шли полки сандомирского, ленчицкого, краковского и серадского «посполитого рушения».

Хмельницкий напрягся в ожидании. Польская конница врезалась в лагерь и прорвалась в него. Могло произойти непоправимое. Хмельницкий не выдержал и бросился к казакам, поднимая их в наступление. На белом аргамаке, в пурпурной мантии, отороченной горностаем, перепоясанный мечом, с булавой в руке, он был величествен и грозен. И казаки с воинственным кличем ринулись за ним в бой. Ряды польского войска смешались и начали в панике отступать, оставляя на поле боя груды трупов в изуродованных панцирях, с обнаженными саблями и с ружьями в мертвых руках. Казаки захватили штандарт Вишневецкого, лагерь был очищен и снова стал спешно укрепляться.

Когда атака была сбита, Хмельницкий облегченно вздохнул: «Начало неплохое». И тут новая мысль встревожила его душу: «Только бы не пошли на татар, которые сошлись около ханского шатра».

Хан в этот день дважды посылал свои войска в атаку. И когда королевские полки поднимались против них, спешно их отводил. Он стоял около шатра с белым ханским флагом, на горе, и ему хорошо была видна вся картина боя и все королевское войско. Дав приказ во второй раз отвести войска, хан спешно направил к королю одного из своих мурз сказать, что он пришел не для войны, а для заключения мира с казаками и Речью Посполитой, и если казаки не согласятся, он принудит их к этому и отдаст Хмельницкого в руки короля. Ян Казимир ответил, что не верит его словам и сам справится с восставшими. Такой ответ насторожил хана.

День начал клониться к вечеру. В польском войске чувствовалось какое-то напряженное движение. Хмельницкий чутко всматривался вдаль, пытаясь разгадать, что готовит против него неприятель. С запада подул ветер. Он пригнал темное облако, которое закрыло солнце и разразилось ливневым дождем. И в это время со стороны королевских войск заиграли боевые трубы. Ударили десятки орудий, и на татар двинулось кварцаное войско.

— Чего боялся, то и случилось, — тоскливо подумал Хмельницкий, ожидая наихудшего.

Он хотел направить на подмогу Ислам-Гирею казаков, но татары, издав тысячеголосый вопль, вдруг пустились наутек, побросав снаряжение, шатры, и даже серебряный барабан, которым сзывали на битву.

Это было так неожиданно, что в первую минуту ошеломило всех участников битвы, даже наступающих поляков. Но потом королевское войско, поддержанное артиллерией, двинулось дальше. Вот оно уже заняло территорию татар, взяло добычу и начало отступать в свой лагерь.

Хмельницкий с минуту сидел в оцепенении, потом кликнул к себе Джеджелия и, передав ему войско, бросился за татарами. За ним поскакал Выговский и телохранители.

Догнали хана через несколько миль.

Хмельницкий, с трудом сдерживаясь, как только вошел в ханский шатер, где на подушке сидел в окружении мурз Ислам-Гирей, глухо проговорил по-татарски:

— Недобро ты делаешь, хане. На чем ты, крымский царь, по своей вере мне, гетману, и всему Войску Запорожскому присягнул, во всем солгал для своей корысти. И за то тебя, крымского царя, бог покарает, и Войско Запорожское за то мстить будет.

Хан словно не слышал Хмельницкого. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Только из-под прищуренных век сверкали злостью щелочки глаз, все видящих и запоминающих. Шея его была завязана платком. Шляхетская стрела зацепила щеку около уха, и он теперь чувствовал себя раненым героем. Когда Хмельницкий закончил, он словно нехотя проговорил:

— Не дело говоришь, гетман. На чем я тебе присягнул, то выполняю. Когда бы я присяги не помнил и хотел солгать, я бы ныне из Крыму со всеми людьми на помощь к тебе, гетману, и Запорожскому Войску не ходил.

Хан перевел дыхание, разгладил невидимые складки на платке, прикрывавшем шею, и уже громче, с угрозой в голосе продолжил:

— А вот ты, гетман, на чем присягал, того не держишь. Это ты изменник. По тебе поляки не стреляли, а по мне стреляли. Ведомо, что хочешь ты на мое королевство венгерского владетеля, а меня побить. Но того не будет!