Богатыри не мы. Устареллы

не смотри в глаза энкантадо
в них прозрачные струны мира
в них неистовый трепет джунглей
солнце всходит лаская воду
и от счастья смеются дети
о кого же ты вновь полюбишь
если уже смотрела в глаза
энкантадо?

Эпифания

Как трепещут они в необъятной вселенной, как вьются и ищут друг друга – эти бесчисленные души, которые исходят из единой великой Души Мира!

Они падают с планеты на планету и оплакивают в бездне забытую отчизну.

Это – твои слезы, Дионис…

О великий Дух, о божественный Освободитель, прими обратно своих детей в лоно неизреченного света.

Орфический отрывок

По красивому билету с золотым тиснением Илью пропустили в стеклянную дверь ночного «Эдема». Он сам не знал, зачем явился на этот поздний ужин.

Может быть, надеялся, что Келли все-таки придет. Хотел попросить прощения, поговорить напоследок. А может быть, просто тупо проголодался до чертиков, а ужин с вином был оплачен заранее.

Днем он забрал свою сумку из гостиницы, взял напрокат велосипед и снял вагончик в караван-парке неподалеку. Комната, спальня, маленькая гостиная с запахом подмышек и лаванды. На пару ночей сойдет. Позвонил и взял отгул на работе. Хотелось побыть одному, в чужом месте, определиться, куда же дальше, чего он по-настоящему хочет. Везде был какой-то тупик, ничто не радовало.

Пять лет назад из постоянной боли казалось – уйдет рак, и все всегда в жизни будет светло и понятно. И вот давно ничего не болит, тело работает – дай бог каждому. И мутно, мутно как-то на душе, никак не сбросить, будто пленка липкая наросла. Чего же он хочет?

– Вы решили, чего хотите? – подошел официант с блокнотом.

Илья кивнул.

– Стейк с грибным соусом. Салат. Чипсы тонкие. Хрен, – и, перекрывая русскую стеснительность (подумают, что жадный) английской рациональностью (уплочено за ужин на двоих), добавил: – И еще раз то же самое.

Официант без удивления кивнул, спросил про вино. Илья не разбирался, велел принести бутылку красного, на взгляд официанта, подходящего к случаю. На его личный взгляд к случаю бы подошла бутылка водки, но водку не подавали. Можно было купить и догнаться потом, ночью, в уютном подмышечно-цветочном караванчике, мечтая о Йаре, жалея Келли и свою жизнь непутевую.

Вино принесли, разлили в два бокала, как бы не замечая, что Илья один, будто он ужинал с невидимым товарищем, с чьим-то присутствием.

Илья отхлебнул – вино было очень сухим, горьковатым, но вроде годным. Он огляделся.

Сквозь прозрачный купол биома сочилось ночное небо. Полная луна стояла совсем близко – огромная, желтая. Бронзовые фигуры женщин, танцующих вокруг быка, с нижней подсветкой казались почти живыми, как будто вот-вот тронутся с места, продолжат пойманное скульптором движение, ударят в бубны, разорвут ночь криком.

«Эван-эвоэ, эван-эвоэ!» – услышал Илья вдалеке. Что это значило, он не знал, но вздрогнул, как от порыва ледяного ветра, сжал виски руками, зажмурился.

А когда открыл глаза, за столом напротив него сидел приятный старик, очень располагающий. Он был одет в костюм по старой английской традиции – со шляпой, жилетом, пиджаком с цветочной метелочкой в петлице, наглаженной рубашкой, выступающими белоснежными манжетами – так тщательно, что казался персонажем костюмированного шоу.

– Добрый вечер, – сказал старик, склоняя голову.

Илья удивленно ответил.

– Моя супруга… задержалась в дамской комнате, – извиняющимся тоном сказал старик. – А я и не знаю, за какой столик садиться. Вижу, ваша дама тоже где-то бродит.

– Моя дама наверняка уже спит, – сказал Илья. – Я один.

– Одиночество – это иногда хорошо, – кивнул старик задумчиво. – Лишь в одиночестве можно попытаться взнуздать свой разум, который очень неохотно ступает за пределы колеи повседневности. Натянув узду, погнать его дальше, выше, выше на холм. Он будет упираться, да… Но только оттуда, с вершины, можно увидеть, узнать на горизонте отблески молний божественного присутствия. Вот вы, юноша, когда-нибудь ощущали в себе бога?

«Религиозный, – понял Илья. – Сейчас начнет бубнить про высокое, а потом свернет на изучение Библии или сайентологию какую-нибудь».

– Нет, – буркнул он. – Я предпочитаю простые земные радости.

– Эээ, – старик, улыбаясь, откинулся на спинку стула. – Понимаю. Плоть к плоти, отражения любви в новых и новых глазах. Сочное отборное мясо. – Он кивнул на стейки, принесенные официантом. – Радости тела, погоня за наслаждением…

Он облизал губы, погладил свою руку другой рукой.