Приближаясь к Вандерхоф-стрит, он остановился. Ему противна сама мысль о возвращении сейчас домой. Ему совсем не хотелось увидеть свою мать пьяной, ему не хотелось увидеть поразительный, ненавистный взгляд отца, превратившийся в недомогание, в болезнь. Рудольф пошел к реке. На поверхности водной глади пылал закат, и вода была похожа на расплавленную сталь. До него доносился прохладный спертый запах, запах холодного погреба. Сев на прогнившую скамейку возле заброшенного склада, в котором отец хранил свою гоночную лодку, Рудольф смотрел на противоположный берег. Там, вдали, что-то двигалось. Это была лодка его отца. Он неистово работал веслами, свирепо, ритмично, взрывая лопатками весел тихую воду, он греб вверх по течению. Внезапно вспомнил, что отец убил двоих человек: одного заколол штыком, другого – ножом. Он чувствовал внутри жуткую, гулкую пустоту. Выпитое виски обжигало грудь, и он чувствовал горький противный вкус во рту.
Он навсегда запомнит свой день рождения, подумал он.
Мэри Пиз сидела в темноте в гостиной, в облаке дыма. Она не реагировала на смрад от жареного гуся, на кислый аромат красной капусты, в беспорядке лежавшей на разделочной доске. Ну вот, оба уехали: и хулиган, и проститутка. Теперь у меня остался только один Рудольф, ликовала пьяная Мэри Пиз. Ах, если бы только сейчас разразилась на реке буря, там, вдали, на этой холодной реке, и поглотила лодку, каким прекрасным стал бы для меня этот день!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Прозвучал автомобильный гудок, и Том выбрался из грязной ямы из-под «форда», который ремонтировал. Вытирая на ходу руки ветошью, подошел к «олдсмобилю», остановившемуся у одной из бензоколонок.
– Полный, – сказал мистер Герберт, их постоянный клиент – агент по продаже недвижимости, который скупал земельную собственность вокруг гаражей по низким, военного времени ценам, а сам терпеливо ждал наступления послевоенного бума. Теперь, когда капитулировали и японцы, его машина все чаще стала появляться у гаража. Он покупал бензин на заправочной станции Джордаха за талоны, приобретенные на черном рынке, которые продавал ему Гарольд Джордах.
Томас, отвинтив крышку бака, вставил в него пистолет, нажал на спусковой крючок. День был жаркий. Запах от бензина поднимался невидимыми волнами вверх от бензобака. Томас вертел головой, стараясь не дышать бензиновыми парами. Из-за этой работы у него теперь каждый день болела голова. Эти немцы травят меня, объявили мне химическую войну, думал он, особенно теперь, когда война закончилась. Он считал своего дядю стопроцентным немцем, но относился к нему не так, как к своему отцу, тоже немцу. Естественно, у него был заметный немецкий акцент, а его две бледнолицые, белокурые дочки выходили по праздникам в своих платьицах, сшитых по баварской моде. Вся семья пожирала кучу сосисок, копченой ветчины с острым немецким соусом. В доме целыми днями звучали песни Вагнера и Шуберта, которые без устали, постоянно крутили на проигрывателе, так как миссис Джордах обожала музыку. Она просила Томаса называть ее тетей Эльзой.
Томас работал в гараже один. Его напарник, механик Койн, болел всю неделю, а второй механик уехал по вызову. Было два часа дня, и Гарольд Джордах все еще торчал дома, расправляясь со своим традиционным ланчем: Sauerbraten mit Spazle1 и тремя бутылками светлого вина Миллера… После этого обычно следовал приятный краткий сон наверху, на большой кровати рядом с его толстушкой женой, чтобы, не дай бог, не переработать и не нажить преждевременный сердечный приступ. Томаса вполне устраивало, что горничная дала ему пару бутербродов и немного фруктов в мешочке, чтобы он подкрепился на работе, в гараже. Чем меньше он видел домочадцев своего дяди, тем больше они ему нравились. Их общества ему вполне доставало, так как он жил в их доме. Ему выделили крохотную комнатушку на чердаке, где он лежал по ночам, потея от жары, ибо железная крыша дома ужасно накалялась за день от палящего солнца, особенно летом. Ему платили пятнадцать долларов в неделю. Его дядюшке Гарольду повезло. То, что произошло с этим сгоревшим крестом на холме в Порт-Филипе, было ему на руку.
Бак он залил под завязку, повесил пистолет, надел картуз и вытер бензин, разбрызганный на заднем крыле. Протер тряпкой ветровое стекло, взял у мистера Герберта четыре доллара тридцать центов, плюс еще чаевые от него – десять центов, щедрая душа.