Ни отец, ни мать прежде никогда не заводили с ним разговор о сексе, и сегодня отец выбрал не очень удачный день для такого разговора. Он думал о мисс Лено, растрепанной, уродливой, перемазанной помадой, — наверное, она, сидя за своим столом, до сих пор рыдает, и ему стало стыдно, как он мог думать, что такая глупая, визжащая, как истеричка, женщина достойна его юношеской страсти.
— Как только начнешь, — поучал его отец, — не держись за юбку только одной. Меняй их дюжинами. И в мыслях никогда не допускай, что у тебя должна быть одна-единственная женщина и только с ней одной ты должен спать. Испортишь себе всю жизнь, помяни мое слово.
— Хорошо, — согласился Рудольф, в глубине души зная, что отец не прав. Совершенно не прав.
Они снова замолчали, повернули за угол.
— Тебе жаль, что я ее ударил?
— Да, конечно.
— Ты всю свою жизнь прожил в этой стране, — зло выпалил Джордах. — И не знаешь, что такое настоящая ненависть!
— Ты на самом деле заколол штыком француза? — спросил Рудольф. Он должен знать, правда ли это.
— Да, одного из десяти миллионов. Какая разница?
Они подходили к дому. Рудольф чувствовал себя подавленным и несчастным. Ему, конечно, следовало бы поблагодарить отца за то, что он за него заступился, — кто из родителей пошел бы на такое? Рудольф понимал это, понимал хорошо, но не мог вымолвить ни слова — слова благодарности застряли у него в горле.
— Этот француз был не единственным, кого я убил, — продолжал Джордах, когда они остановились около пекарни. — Я убил еще одного человека, когда закончилась война. Ножом. В Германии, в Гамбурге. В двадцать первом году. Думаю, тебе нужно знать об этом. Пора тебе уже знать побольше о своем отце. Увидимся за ужином. Я пойду, затащу лодку на склад.
Прихрамывая, он пошел по их убогой улице к реке.
В конце учебного года, когда были выставлены окончательные оценки, у Рудольфа по французскому, как обычно, стояло «отлично».
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Спортзал начальной школы возле дома Джордаха был открыт до десяти вечера пять дней в неделю. Том Джордах два-три раза в неделю ходил туда поиграть в баскетбол или просто потрепаться с ребятами, а то и поиграть в кости в туалете, спрятавшись от глаз учителя физкультуры, который постоянно был занят судейством непрерывно длящихся на площадке баскетбольных поединков.
Тома, единственного из мальчишек его возраста, ребята постарше допустили к азартной игре. Он добился этого права собственными кулаками. Однажды, когда шла игра, он, протиснувшись между двумя игроками, опустился на колени, поставил на кон свой доллар и бросил, обращаясь к Санни Джексону: «Сейчас я тебе покажу!» Санни Джексон — крепко сбитый, сильный, драчливый парень, признанный главарь ватаги ребят, постоянно слонявшихся возле школы. Ему было девятнадцать, и его скоро должны были призвать в армию. Том нарочно выбрал для своего «дебюта» Санни. Тот, бросив презрительный взгляд на нахального новичка, ногой отодвинул доллар Томаса.
— Отваливай отсюда, сопляк, — сказал он. — Здесь играют настоящие мужчины!
Ни секунды не колеблясь, Том, не поднимаясь с колен, нанес ему удар тыльной стороной руки. Началась драка, и Том вышел из нее победителем, заслуженно заработав свою репутацию смельчака. Он подбил Санни глаз, разбил губы, а потом приволок его в душ и там, открыв кран, держал минут пять под холодной водой. С того дня, как только Том подходил к группе игроков в спортзале, все перед ним расступались. Сегодня игры не было. Один долговязый парень двадцати одного года, по имени Пайл, уже отслуживший в армии, демонстрировал парням самурайский меч, который, по его словам, он сам отобрал у японца во время сражения на Гуадалканале. Его трижды после приступов малярии комиссовывали из армии, а однажды он чуть вообще не отдал концы. До сих пор его кожа была желтоватого цвета.
Том скептически слушал, как Пайл увлеченно рассказывал о своем подвиге, как он бросил ручную гранату в пещеру, просто так, на удачу, и услыхал чей-то дикий вопль, а когда ползком, держа в руках пистолет, забрался туда, обнаружил убитого японца, а рядом на земле лежал вот этот меч. Том понимал, что Пайл хочет показаться ребятам этаким отважным Эрролом Флинном из Голливуда, а не простым парнем из Порт-Филипа, которого по службе занесло на острова Тихого океана. Но он молчал, сейчас он был в миролюбивом настроении, к тому же нельзя бить такого больного и желтого парня.
— Через две недели, — продолжал хвастаться Пайл, — этим мечом я отсек голову японцу.
Кто-то дернул Тома за рукав. Это был Клод, одетый, как всегда, в приличный костюм с галстуком, он мямлил:
— Послушай, мне кое-что тебе нужно сказать, пошли отсюда…
— Погоди, дай дослушать, — отмахнулся Том.
— Остров мы уже взяли, но повсюду еще прятались японцы, — продолжал Пайл, — они нападали по ночам, обстреливали нашу зону и убивали наших парней. Наш командир просто трясся от страха, только что не трижды в день высылал патрули. Он приказал очистить остров от японцев, прикончить всех до одного, этих ублюдков.