Богач, бедняк. Нищий, вор.

Гретхен налила в два стакана виски с содовой и села на диван, поджав под себя ноги. Рудольф устроился в большом кресле. Горела только одна настольная лампа. Измученные, они медленно пили, благословляя тишину.

— Ему это доставляло удовольствие, — наконец нарушила молчание Гретхен. — Тот парень был уже совсем беспомощным, когда он ударил его еще столько раз подряд… Раньше я думала, что это просто несколько необычный способ зарабатывать на жизнь — не более того… Но сегодня все было совсем не так, правда?

— Да, это необычная профессия, — согласился Рудольф. — Трудно понять, о чем думает человек, когда он дерется на ринге.

— А тебе не было стыдно?

— Я бы сказал, что мне не было радостно. Но в Америке по меньшей мере десять тысяч боксеров. И каждый из них чей-то сын, брат.

— А мне почему-то кажется, это мы виноваты: ты, я, наши родители — в том, что он варится в этом котле… Боже, как все запуталось! Как мы все запутались! Да, все. И ты тоже. Скажи, хоть что-нибудь в жизни доставляет тебе удовольствие?

— У меня другой подход к жизни.

— Ты монах-коммерсант, — резко сказала Гретхен. — Вместо обета нищеты ты дал обет богатства. В конечном счете так, наверное, лучше, да?

— Не говори глупостей. — Рудольф теперь жалел, что поднялся с ней в квартиру.

— А два других обета, — продолжала Гретхен, — обет целомудрия и обет послушания. Целомудрия во имя нашей девы-матери, так, что ли? А послушания — Дункану Колдервуду, преподобному настоятелю торговой палаты Уитби?

— Теперь все будет иначе, — ответил Рудольф, хотя ему было неприятно защищать себя и что-то объяснять.

— Ты хочешь сбежать из монастыря, святой отец? Собираешься жениться, погрязнуть во грехе и послать Дункана Колдервуда ко всем чертям?

— Глупо срывать на мне свое раздражение, Гретхен, — стараясь говорить спокойно, заметил Рудольф и встал.

— Прости, — извинилась Гретхен, но голос ее был по-прежнему жестким. — Я гораздо хуже всех в нашей семье. Я живу с человеком, которого презираю, я занимаюсь сволочной, мелкой и бесполезной работой, я самая доступная женщина во всем Нью-Йорке… Тебя это шокирует, братец?

— Мне кажется, ты незаслуженно присвоила себе этот титул.

— Шутка. Тебе нужен список? Начнем с Джонни Хита. По-твоему, он так хорошо относится к тебе только за твои прекрасные глаза?

— А что обо всем этом думает Вилли? — спросил Рудольф, пропуская мимо ушей ее колкость. Не важно, как и почему начались их отношения — сейчас Джонни Хит его друг.

— Вилли не думает ни о чем. Ему бы только ходить по барам да изредка побарахтаться в постели с какой-нибудь пьяной девицей. Он довольствуется в этой жизни минимумом работы и минимумом порядочности. Если бы у него каким-то образом оказались скрижали с текстом десяти заповедей, первое, о чем бы он подумал, — это какому туристическому агентству можно загнать их подороже для рекламы экскурсий на гору Синай.

Рудольф расхохотался. Гретхен тоже невольно рассмеялась:

— Неудачный брак, как ничто другое, развивает в человеке красноречие.

— А Вилли знает твое мнение о нем?

— Да, и полностью согласен. В том-то и весь ужас! По его собственным словам, никто и ничто в этом мире не вызывает у него восхищения, а меньше всего он сам.

— Почему же ты тогда живешь с ним? — напрямик спросил Рудольф.

— Помнишь, я как-то послала тебе письмо, просила приехать в Нью-Йорк? В то время я почти решила развестись и хотела спросить у тебя совета.

— Что же заставило тебя передумать?

Гретхен пожала плечами.

— Заболел Билли. В общем-то пустяк. Вначале врач думал, у него аппендицит. Мы с Вилли просидели у его постели всю ночь. И когда я увидела, как Билли лежит бледный и страдает, а Вилли суетится вокруг него, и поняла, как он любит мальчика, мне вдруг стало страшно. Я не могла вынести мысли, что и мой сын попадет в эту печальную графу статистических исследований — несчастный ребенок из разбитой семьи, вечно тоскующий по нормальному дому, в будущем неизбежно вынужденный обратиться к психоаналитикам. Но… — голос ее вновь стал сухим, — этот очаровательный приступ материнской сентиментальности прошел. Если бы наши родители разошлись, когда мне было девять лет, возможно, я была бы лучше, чем сейчас…

— Короче говоря, сейчас ты решила развестись?

— Если суд оставит Билли со мной, — ответила Гретхен. — Но именно на это Вилли никогда не согласится.

Рудольф помолчал, отпил виски.

— Ты хочешь, чтобы я узнал, можно ли его как-то заставить? — Он никогда не стал бы вмешиваться, если бы не видел сегодня, как она рыдала в такси.

— Если ты думаешь, что это поможет, — пожала плечами Гретхен. — Я хочу спать с одним мужчиной, а не с десятью. Мне хочется быть честной и делать что-нибудь полезное, нужное.

Где-то вдалеке часы пробили час ночи.

— Что же, — сказала Гретхен, — наверняка Томми и та особа уже доели свой китайский ужин. Неужели в истории Джордахов этот брак окажется первым счастливым? Неужели он и его жена любят, уважают и лелеют друг друга, преломляя вместе китайский хлебец и согревая своими телами пышное брачное ложе?

Щелкнул замок входной двери.