Богач, бедняк. Нищий, вор.

Ему захотелось уйти отсюда. Все эти дни он страшно уставал. Вдова не могла больше работать полный день, так как ей надо было приглядывать за детьми, и Рудольф теперь не только развозил по утрам булочки, но сразу после школы с четырех дня до семи вечера стоял за прилавком. Спортивные тренировки, конечно, пришлось бросить, как и дискуссионный клуб. Учить уроки не хватало сил, и отметки у него стали хуже. Ко всему прочему он после рождества простудился, и простуда до сих пор не проходила.

— Джули, пошли домой, — предложил он.

Она удивленно выпрямилась у него на коленях.

— Почему? Еще совсем рано, и такая удачная вечеринка.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо сказал Рудольф. — Мне просто хочется уйти отсюда.

— Твое дело, я тебя не держу. До дома меня кто-нибудь проводит, — рассердилась она и вскочила с его колен.

Рудольфа подмывало излить ей все, что накопилось у него на душе. Может, тогда бы она поняла.

— Господи! — сказала Джули. На глазах у нее заблестели слезы. — Мы с тобой первый раз за столько месяцев куда-то выбрались, и, едва вошли, ты уже хочешь уйти.

— Просто я отвратительно себя чувствую, — ответил он, вставая.

— Странно. Именно в те вечера, когда ты со мной, ты себя отвратительно чувствуешь. Я уверена, с Тедди Бойланом ты чувствуешь себя прекрасно.

— Оставь Бойлана в покое, Джули. Я с ним уже бог знает сколько не виделся.

— А что случилось? У него кончились запасы пергидроля?

— Очень остроумно, — устало сказал Рудольф.

Джули повернулась и отошла к группе ребят, собравшихся возле проигрывателя.

Рудольф надел пальто и, ни с кем не прощаясь, вышел за дверь. На улице лил дождь. С реки дул холодный февральский вр. Рудольф закашлялся, поднял воротник, чувствуя, как за шиворот текут капли, и медленно пошел домой. Ему хотелось плакать.

Из оконца подвала пробивался свет. Вечный огонь. Аксель Джордах — неизвестный солдат. «Догадается ли кто-нибудь потушить в подвале свет, если отец умрет?» — подумал Рудольф.

С того вечера, как мать произнесла свой безумный монолог про тридцать тысяч долларов, Рудольф жалел отца. Отец теперь ходил по дому медленно и тихо, как человек, только что вышедший из больницы после тяжелой операции, как человек, услышавший первый зов смерти. Раньше он всегда казался Рудольфу сильным, очень сильным. Голос его гремел по всему дому. Двигался он резко, уверенно. Сейчас же все больше молчал, движения стали робкими, и было что-то тревожное в том, как он с виноватым видом раскладывает перед собой газету или варит себе кофе, стараясь не производить лишнего шума. Неожиданно Рудольф подумал, что отец готовится к смерти. Задумчиво стоя в прихожей, Рудольф впервые за многие годы задал себе вопрос: любит ли он отца или нет?

Он спустился в подвал.

Аксель сидел на скамейке, уставившись взглядом в печь. Рядом с ним на полу стояла бутылка виски. В углу, свернувшись, лежала кошка.

— Привет, пап, — поздоровался Рудольф.

Отец медленно обернулся и кивнул.

— Я зашел узнать, может, тебе нужно помочь?

— Нет, — ответил отец, взял бутылку и сделал маленький глоток. — Ты весь промок. Сними пальто.

Рудольф снял пальто и повесил на крючок.

— Как дела, пап? — Он никогда раньше не задавал отцу подобного вопроса. Джордах тихо хохотнул, но не ответил, а снова приложился к бутылке. Потом сказал:

— Сегодня у меня был гость. Мистер Гаррисон.

Мистер Гаррисон был владельцем дома и каждый месяц третьего числа приходил лично собирать арендную плату.

— Но ведь сегодня не третье, — удивился Рудольф. — Что ему надо?

— Дом собираются сносить. Здесь будут строить новый квартал. Первые этажи пойдут под магазин. Порт-Филип разрастается. Прогресс есть прогресс, как сказал мистер Гаррисон.

— И что ты собираешься теперь делать?

— Не знаю, — пожал плечами Аксель. — Может, пекари нужны в Кельне… Если бы мне посчастливилось встретить у реки какого-нибудь пьяного англичанина в дождливую темную ночь, я, наверное, сумел бы вернуться в Германию.

— Ты это о чем? — настороженно спросил Рудольф.

— А я именно так приехал в Америку. В Гамбурге в одном баре в районе Сан-Паули какой-то пьяный англичанин размахивал пачкой денег. На улице я пошел за ним, догнал и пригрозил ножом. Он начал драться. Тогда я всадил в него нож, забрал деньги, а его самого спихнул в канал.

— Мне кажется, тебе не следует рассказывать об этом на всех углах, — заметил Рудольф.

— Ты что, собрался сдать меня в полицию? Ну как же. Я совсем забыл — у тебя ведь высокие принципы.

— Пап, ты должен забыть об этом. Какой смысл после стольких лет ворошить прошлое?