Богач, бедняк. Нищий, вор.

— В Калифорнии, в Голливуде. Похоже, я неравнодушен, к актрисам.

— И давно ты женат?

— Пятый год.

— Кстати, а сколько тебе лет?

— А ты обещаешь, что не бросишь меня, если я скажу тебе правду?

— Какие глупости. Ну сколько?

— Целых двадцать девять. О господи!

— При дневном свете я дала бы тебе года двадцать три, — удивленно покачала головой Гретхен. — А чем ты занимался до войны? Откуда ты знаешь Николса?

— Помогал ему в двух постановках. Я — зенитная артиллерия. Занимаюсь рекламой. Самое противное занятие в мире. Хочешь, чтобы твой портрет попал в газету, девочка? — Отвращение в его голосе было неподдельным. — Уходя в армию, я надеялся наконец-то отделаться от этой работы, но начальство ознакомилось с моим личным делом и определило меня в службу информации. Меня следует арестовать за то, что я ношу офицерское звание. Хочешь еще шампанского? — Вилли налил им обоим. Горлышко бутылки жалобно зазвенело льдинкой о бокалы. Пожелтевшие от никотина пальцы дрожали.

— Но ты же был за границей… Ты же летал, — настаивала Гретхен. За обедом он рассказывал о своих полетах в Англию.

— Всего несколько вылетов, достаточных для того, чтобы получить медаль, благодаря которой я не чувствовал себя в Лондоне раздетым. Я летал пассажиром и восхищался тем, как воюют другие.

— Но как бы там ни было, тебя тоже могли убить. — Гретхен хотелось вывести его из этого мрачного состояния. — Когда ты собираешься увольняться из армии?

— А я и так уже в бессрочном отпуске. Форму ношу просто потому, что в ней бесплатно пускают на спектакли. Кроме того, мне надо два раза в неделю ездить в госпиталь лечить спину, а без формы никто не поверит, что я капитан.

— Лечить спину? Ты был ранен?

— Не совсем. Мы слишком энергично приземлились, и нас тряхнуло. Пришлось потом перенести небольшую операцию. Лет через двадцать я буду всем рассказывать, что этот шрам у меня от шрапнели.

Вилли расплатился, и они вышли из бара.

Стоявшая весь день невыносимая жара спала. Дул слабый ветерок. Над небоскребами высоко в угасающем небе плыл бледный фарфоровый месяц. Они шли по улицам, держась за руки.

Остановились перед книжным магазином. На витрине были выставлены новые пьесы. Одетс, Хеллман, Шервуд, Кауфман и Гарт.

— Литературная жизнь, — вздохнул Вилли. — Должен признаться в одном грехе. Я пишу пьесу. Как и все остальные зенитчики-рекламщики.

— И когда-нибудь твоя пьеса будет лежать на витрине, — сказала она.

— Дай-то бог! А ты хорошая актриса?

— Я актриса одной роли… Извечная женская тайна.

— Цитирую, — подхватил он, и оба рассмеялись.

Вечеринка устраивалась на Пятьдесят пятой улице между Лексингтон— и Парк-авеню. Когда они проходили через Парк-авеню, из-за угла выскочило такси. Из него вышла Мэри-Джейн и бегом устремилась к стоящему неподалеку пятиэтажному дому.

— Мэри-Джейн, — сказал Вилли. — Ты видела?

— Ага.

Они замедлили шаг. Вилли внимательно посмотрел на Гретхен.

— Знаешь, у меня идея. Давай не пойдем ни в какую компанию, а устроим свою собственную вечеринку.

— Я ждала, когда ты это предложишь, — призналась Гретхен.

— Рота, кру-у-гом! — скомандовал он, ловко повернулся и щелкнул каблуками. Они зашагали обратно, в сторону Пятой авеню.

В баре «Дубовый зал» они выпили мятного джулепа из холодных оловянных кружек. Потом вышли на улицу и сели в двухэтажный автобус, идущий в цр. Они устроились на верхнем этаже. Вилли снял пилотку. Ветер тут же растрепал ему волосы, и он стал выглядеть еще моложе. Гретхен хотелось притянуть его, положить его голову себе на грудь и поцеловать в макушку, но вокруг было слишком много людей.

Сойдя на Восьмой улице, зашли в ресторан «Бревурт» и уселись за столик на открытой веранде. Вилли заказал мартини. «Для аппетита», — пояснил он, потом они ели дыню, жареного цыпленка и пили калифорнийское красное вино. Почти всю бутылку он выпил сам. Он много выпил за этот день, но казалось, выпитое никак на него не действует. Глаза у него оставались такими же ясными, язык не заплетался.

Они молчали и глядели друг на друга. Если я его срочно не поцелую, думала Гретхен, меня увезут в сумасшедший дом.

После кофе Вилли заказал по рюмке коньяку. Сколько же он истратил за сегодняшний день? Гретхен прикинула в уме — никак не меньше пятидесяти долларов!

— Ты богатый? — спросила она, когда он расплачивался.

— Духовно. — Вилли перевернул бумажник дном вверх. На стол выпали шесть бумажек — две по сто долларов и четыре по пять. — Все состояние Вилли Эббота, — сказал он. — Хочешь, чтобы я не забыл о тебе в своем завещании?

Двести двадцать долларов! Гретхен была потрясена, Даже у нее самой на счету в банке лежало больше — то, что осталось от бойлановских восьмисот долларов, — и тем не менее она никогда не позволяла себе пообедать больше чем на девяносто пять центов. Неужто она вся в отца? От этой мысли ей стало не по себе. Вилли собрал деньги и небрежно сунул их в карман.

— Война показала мне, чего они стоят.

— А родители у тебя богаты? — снова спросила Гретхен.