Бог здесь был, но долго не задержался

Раствор не действовал ни на цветы, ни на овощи, а на лошадях пока не испытывали. Несмотря на некоторые бесхитростные манипуляции которые проделал с раствором Крокетт (ему удалось выделить две молекулы углеводорода из «Флоксо», и он бомбардировал диоксоттетрамеркфеноферроген-14 самыми разнообразными радиоактивными изотопами), остаточные кольца постоянно оставались на всех используемых материалах, даже после утомительной обработки их щеткой.

В то время как двое его коллег продолжали спокойно и невозмутимо работать, тщательно проверяя каждую ночь ключи, ведущие к успеху, и таким образом добиваясь изо дня в день поразительных творческих результатов на благо компании «Фогель-Полсон», Маннихон, у которого постоянно кружилась голова от недосыпания, начинал приходить в отчаяние: все меньше верил, что ему удастся найти практическое применение своему раствору. Можно, конечно, написать небольшую диссертацию, ее напечатают или нет; в первом случае два-три биохимика в стране вяло полистают написанные им страницы, но дальше ничего не сдвинется — очередное зашедшее в тупик исследование положат под сукно и забудут. А ему придется ездить на своем «Плимуте» до конца жизни и никогда не увидеть, как выглядит судебная комната, где слушают дела о разводах.

Ни с Крокеттом, ни с Тагекой Ки он своими опасениями не делился. Да разве можно вообще чем-нибудь делиться с ними? Вначале они слушали его хоть и в пол уха, но недели через две вообще перестали обращать внимание, когда заводил свою речь. Работу выполнял в полной тишине, — мыл лабораторное стекло, записывал под диктовку и закладывал на хранение срезы. Начались неприятности и в компании «Фогель — Полсон»: еженедельные краткие отчеты о якобы проведенных экспериментах не вызывали у начальства восторга, и вот однажды он получил лично от мистера Полсона зловещую памятку в нежно-голубом конверте. На большом листе бумаги мистер Полсон собственноручно нацарапал только одно слово: «Ну?» ничего многообещающего.

Маннихон и решил оставить дело — он должен уйти, — надо хоть раз выспаться. Однако сообщить о своем намерении партнерам все не находил удобного случая. сказать это в лицо Тагеке Ки, в общем-то безразлично далекому от него человеку, он не посмеет, но, если удастся застать Крокетта одного на минуту-другую — ему он все скажет, тут есть шанс: в конце концов, Крокетт — белый человек.

И начал повсюду ходить тенью за Крокеттом, поджидая его, выслеживая как мог. Возможность представилась почти через неделю: он ожидал у ресторана, куда Крокетт обычно приходил на ланч и завтракал в компании потрясающей девицы или даже нескольких. Ресторан назывался «Прекрасная провансалька», любое блюдо стоило не меньше десяти долларов — без вина. Само собой, Маннихон там никогда не ел, а приходил на ланч в столовую компании «Фогель — Полсон», где можно поесть всего за восемьдесят пять центов — это ему больше всего нравилось на работе.

В этот жаркий день поблизости нет никакой тени, негде укрыться от палящего солнца. Ожидая Крокетта, Маннихон из-за постоянного головокружения качался из стороны в сторону, словно на палубе, корабля. Наконец-то, вот его «ланчия» — подъезжает к ресторану; теперь Крокетт один… Не выключая мотора попросил служащего на автомобильной стоянке позаботиться о машине, припарковать ее и большими шагами направился к двери «Прекрасной провансальки» не замечая Маннихона, хотя проходил в трех футах от него.

— Горшок! — окликнул его Маннихон.

Крокетт остановился, оглянулся: его угловатые черты янки заострились от неудовольствия.

— Что, черт подери, ты здесь делаешь?

— Горшок! Мне нужно поговорить с тобой…

— Послушай, какого черта ты качаешься? Ты что, пьян?

— Вот как раз по этому поводу мне и хотелось поговорить…

Вдруг на лице Крокетта появилось странное выражение — холодное, напряженное, оценивающее; он вглядывался куда-то вдаль, через плечо Маннихона, не обращая никакого внимания на него самого.

— Ты только посмотри! — воскликнул он.

— Вы, ребята, были очень добры ко мне, очень великодушны и все такое, — начал Маннихон, накренившись к нему, — но мне нужно…

Крокетт грубо схватив его за плечо, повернул вокруг оси.

— Я же сказал — посмотри!

Тяжело вздохнув, он посмотрел — ничего особенного: на той стороне улицы, перед баром, — старый, разбитый фургон, нагруженный пустыми бутылками из-под имбирного эля. В него впряжена дряхлая лошадь, стоит понурив голову от жары.

— Куда же мне глядеть, Горшок?

В глазах у него двоится, но не досаждать же коллеге своими бедами.

— Лошадь, парень, лошадь!

— Что с ней, с этой лошадью, Горшок?

— Не видишь разве, какого она цвета?

— Же-елтого… То есть… я хочу сказать — она желтого цвета.

— Все достается тому, кто умеет ждать, — многозначительно произнес Крокетт и вытащил из кармана маленькую бутылочку «раствора Маннихона» — повсюду таскал ее с собой.