Бог войны

Она тихо заплакала.

Пришла очередь удивиться Ганнону.

– Бомилькар разыскал тебя?

– Да, в Риме.

– С кем ты говоришь, мама? – раздался сонный голос мальчика.

– Просто с человеком, любовь моя. – Аврелия взглянула на карфагенянина. – Я сейчас. – Она скрылась из виду.

Когда женщина ушла, все мысли Ганнона заслонил Агафокл и рабыни, которых он покупал – для Гиппократа. Это единственное объяснение, почему Аврелия могла оказаться здесь, во дворце. Ярость, какой он не испытывал никогда, пламенем разгорелась у него в животе. Гиппократ, грязный ублюдок! Нужно вызволить ее – как, Ганнон не имел представления, но ничего не делать было нельзя.

– Ты давно в городе? – Аврелия вернулась.

– Несколько недель. А ты… – Ганнон не знал, как закончить фразу поделикатнее. – Тебя захватили в плен? Так ты оказалась здесь?

– Да. Наш корабль захватила сиракузская трирема. Компаньона моего мужа убили. Не знаю, что стало с Агесандром, но меня и Элиру один из людей Гиппократа выбрал… в наложницы. – Последнее слово она проговорила с крайней злобой.

Ганнону хотелось обнять ее, сказать, что все будет хорошо.

– Пусти меня в твою комнату.

– Не могу, Ганнон. Извини. Мы заперты.

Он беззвучно произнес страшное проклятье.

– Тогда я вышибу дверь.

– А если придет стража?

И снова юноша выругался. Что он может, пьяный и безоружный, против солдат Гиппократа? Даже если от них удастся ускользнуть, их множество у главного входа во дворец. Никаким образом Аврелии, ее сыну и Элире – Ганнон не сомневался, что она будет настаивать, чтобы Элиру взяли тоже – не позволят уйти. Ему хотелось кричать от бессилия.

– Я не могу оставить вас.

– Придется. На время.

– Но это чудовище Гиппократ…

– Он не может причинить мне больше вреда. Теперь, когда я знаю, что ты здесь… – Она протянула руку, и молодой человек схватил ее, желая, чтобы его чувства через пальцы передались возлюбленной.

– Я придумаю, как убежать.

– Обязательно придумаешь. – В ее голосе слышалась уверенность, и это помогло успокоиться ему.

– Как я могу послать тебе весточку? – спросил Ганнон.

– Рядом с агорой есть пекарня, там пахнет сластями и выпечкой. Это лучшая пекарня в Сиракузах – во всяком случае, так все говорят. Элире иногда позволяют ходить туда, если Гиппократ нами доволен. Больше ничего не могу придумать – разве что у тебя вырастут крылья и ты прилетишь.

– Я найду ее.

И снова его ошеломило видимое хладнокровие Аврелии. Новая волна ярости прокатилась по нему. Когда Гиппократ ими «доволен»? Ганнон дал себе страшную клятву, которую запечатлел в сердце: мерзавец умрет за это. Но сначала нужно вытащить их отсюда.

– Гадес! Больно! – жаловался Урций.

– Хватит стонать, как старуха. Я разматываю так нежно, как только могу.

Прошло два дня, и Квинт снимал повязку с раненой руки своего друга. Когда последний слой был удален, Урций не смог скрыть своей озабоченности.

– Ну? – спросил он.

Солдат посмотрел на внутреннюю часть повязки, а потом на дырку с обеих сторон трицепса. Ткань была в крови, но без оттенка зелени. Оба отверстия покраснели, но края не казались такими уж страшными. В обоих скопилось немного гноя, но они были розово-красные, а не гниющие.

– Выглядит неплохо. Не пахнет. Похоже, врач был прав.

Урций хмыкнул.

– Пожалуй, соленая вода действительно убивает инфекцию.

– И еще уксус, которым он промыл рану… Ты вопил, когда он это делал, – насмешливо сказал Квинт.

– Будто ты бы не вопил! Ты сам из тех, кто стонет, когда в сандалию попадет камешек.

– Верно, – печально усмехнулся Квинт. Взяв рулон материи рядом с собой, он начал заново перевязывать Урцию руку. – Бьюсь об заклад, еще неделя-две – и сможешь выполнять свои обязанности.

– Хорошо бы. Хочется снова приступить к муштровке вместе с тобой и остальными. – Раненый состроил гримасу. – Мало наших осталось.

Оба замолкли, вспоминая Волка, Невезучего и десятки других, погибших во время побоища при штурме Сиракуз. Не только их манипула понесла тяжелые потери. Точное число всегда было назвать трудно, но говорили, что в тот день в море погибло более двух тысяч легионеров и примерно столько же моряков. Атака на Гексапилы прошла не лучше: обстрел там был не менее точен, чем в гавани. Говорили, что Марцелл закипел от ярости, когда до него дошли известия. Всего было потеряно свыше легиона, не считая сотен, умерших от ран позднее. Выжившие раненые по-прежнему заполняли койки в наспех устроенных госпиталях. Таких, как Урций, чья рана больше не требовала наблюдения врача, послали выздоравливать среди товарищей. И с тех пор его выздоровление определенно ускорилось, подумал Квинт.