Бог войны

Не один Квинт в ответ повторил тихую молитву.

– Корабли-то годятся к плаванию, центурион? – спросил Невезучий. – Ну те, с огромными лестницами, самбуками…

Все глаза обратились на центуриона. По приказу Марцелла двенадцать квинквирем были связаны попарно. На палубах трех пар были уложены длинные раздвижные лестницы, прикрепленные к носу корабля. Канаты от них шли к укрепленным на мачтах блокам, а внизу стояли вороты. Когда лестницы поднимали, сооружение напоминало лиру – музыкальный инструмент, от которого и произошло прозвище «самбука». Три остальные пары квинквирем имели на палубе осадные башни в несколько этажей. Каждый солдат в войске спускался к морю, чтобы посмотреть на эти нелепые суда. Они странно зачаровывали, если не вызывали неприкрытого ужаса, и делались бесчисленные ставки на то, сколько человек погибнет на них.

– Моряки и плотники готовили эти корабли несколько недель, – ответил Коракс. – И много раз их испытывали. Пока что никто не утонул.

– Но они не несли на борту сотни солдат, центурион, – сказал Квинт, которому вино придало смелости.

К его облегчению, командир не оторвал ему с ходу голову.

– Мне самому не очень нравится мысль выйти в море на кораблях с сооружениями вроде самбук на борту, Креспо, но приказ есть приказ. По крайней мере, нам не придется просто сидеть под стенами, как лучникам и пращникам на их шестидесяти кораблях. Они станут легкой целью для вражеских орудий. А для нашей части большая честь – оказаться выбранной для первой атаки. Представь, что ты завоюешь корона муралис! Пусть Сенат не разрешил вручать настоящую, но Марцелл пообещал дать сделанную по его собственному рисунку и соответствующий кошелек вдобавок.

Квинт не посмел сказать, что думает: что десятки солдат, если не больше, погибнут еще до того, как кто-то достигнет вражеской стены, не говоря о том, когда первый из них заберется на нее.

Однако упоминание о короне задело струны в душе его товарищей.

– Я бы не возражал получить такое, – осклабившись, сказал Невезучий.

Коракс подмигнул ему.

– Даже ты не проиграешь такую награду. Деньги – да, но не корону.

– Никогда! – воскликнул Невезучий, вызвав гогот среди остальных.

– Что ж, пусть боги пошлют возможность тебе или кому-то из прочих добыть ее, – заявил центурион. – И что бы ни случилось, уверен, что я и Рим будем гордиться вами.

Урций поднял над головой мех с вином.

– За Рим – и за Коракса!

– КОРАКС! КОРАКС! КОРАКС! – закричали Квинт и шестеро остальных.

– Хватит, – скомандовал центурион, но в его голосе не было обычного металла.

Чуть помедлив, он поднял руку в знак признательности за чествование, позволив солдатам несколько мгновений славить его персону. Когда шум затих, командир с довольным видом кивнул Квинту, Урцию и прочим.

– Лучше пойду, поговорю с остальными. Доброго вам вечера.

– Спасибо, центурион, – ответили бойцы.

– Что за командир, будь я проклят! – проговорил Урций, когда Коракс оказался за пределами слышимости. – Брошусь за ним хоть в бездонный колодец.

– Да, – согласился Квинт. – Я тоже.

У него вызывал ужас возможный перевод в часть принципов. Центурион же вроде Коракса делал грядущее сносным. Часто солдаты погибали в бою из-за глупых решений командиров или из-за того, что не знали, как отвечать на действия противника. С Кораксом дела обстояли совсем не так. «Со мною все будет хорошо, – подумал Квинт. – Со всеми нами».

Через два дня они, как сардины в бочке, набились в квинквирему и отправились к меньшей сиракузской гавани, находившейся неподалеку на юге. За правым бортом проплывали внушительные городские стены, словно магической силой построенные на поверхности моря. Большинство солдат старались не смотреть на них. Казалось лучше сосредоточиться на сверкающей воде близ порта и флотилии кораблей вокруг или говорить между собой о женщинах или оставшихся в Италии возлюбленных.

Поскольку с одного борта обоих кораблей весла убрали, половина гребцов каждой квинквиремы осталась на берегу. На корабле Квинта свободным от весел был левый борт, а на привязанном к нему – правый. На освободившиеся места гребцов забились сто сорок солдат. Остальная часть манипулы Коракса – двадцать с лишним гастатов, которые не уместились на скамьях, – стояла на палубе вместе с сорока моряками команды и еще полусотней солдат из другой манипулы. Квинт и Урций оказались среди этих счастливцев. Пускай в тесноте, думал юноша, но хотя бы видно небо, и куда их везут, тоже видно. Лицезреть угрожающие крепостные стены казалось лучше, чем сидеть всю дорогу в трюме, как скот в рыночном загоне. Урций сморщился. Обычный румянец на его щеках сменился серым цветом.

– Надеюсь, это продлится не долго, – пробормотал он.

– Все еще тошнит?

В сотый раз он покосился в сторону, на видневшееся в трех шагах море. Волн почти не было, и все же не одного Урция укачало. У Волка тоже был несчастный вид, как у Невезучего и прочих. Внизу многие блевали.

– Еще бы не тошнило! Я не привык плавать на корабле.