— Именно о тебе, я всегда желала лишь одного: обеспечить тебе завидное будущее.
— Даже ценой несмываемого позора.
— Как ты, однако, мнителен, если вместо благодарности только изводишь самого себя.
— Я все-таки мужчина.
— Тебя послушать, всю грязную работу, все унизительные дела должны улаживать женщины. Запачкался, бедняжка! Значит, быть мужчиной — это выставлять напоказ свое уязвленное самолюбие. Сам же ты выше сомнений.
— Как раз наоборот.
— И в чем же ты сомневаешься?
— Во многом.
— Сколько претензий у человека, который только о том и радеет, как бы жить себе припеваючи.
— Я ни о чем не просил.
— Но ведь и не отказывался.
— Это ты так все подстроила.
— У тебя, по всему видно, сейчас неприятности.
— При чем тут неприятности. Я тебе не про сейчас толкую.
— Но согласись, странно, столько времени прошло…
— Это лишь доказывает — ничто не протекает бесследно. Рано или поздно вспоминаешь.
— Что вспоминаешь?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
От своих слов у него щемило в груди, и никакая отвага не помогала.
— Нет, не понимаю, — мать смотрела ему прямо в глаза.
Камаль осекся.
И вдруг взял и вышел из комнаты, оставив мадам Ваэд в полном недоумении.
К себе он вернулся тем же путем. Поднялся по лестнице, даже не взглянув на погруженный в прохладу и безмолвие двор, на зеркальную гладь бассейна.
Войдя в свою комнату, он бросился на смятую постель и застыл, скрючившись, подложив правую руку под голову. Мысли его смешались, он еще долго прислушивался к биению собственного сердца. Пустым взором Камаль скользил по вздымавшейся перед его носом стене, на которой вдруг стала сгущаться тень. Обратившись в слух, Камаль словно и не желал видеть ничего, кроме этой тени, завладевшей всеми его чувствами. Он лежал, не шевелясь.
Внезапно в сумраке раздался молодой женский голос, и следом волнами побежали яркие блики. Свет ослепительно вспыхнул, и до Камаля донесся смех.
— Камаль! Камаль! — услышал он свое имя.
И тот же голос, как бы повторенный эхом:
— Найди меня!
Он звучал отовсюду. Мальчуган поворачивался то в одну сторону, то в другую, семенил коротенькими ножками, спешил вдогонку. Наверно, за этим столбом? Из дворика снова послышался смех.
— Камаль! Камаль! Найди меня!
Он побежал к соседнему столбу. И там нет. Голос зазвучал уже дальше, словно заманивал мальчика.
В конце концов он остановился и хорошенько прислушался. Потом решительно ринулся по нескончаемым верхним галереям в пространство двора, куда выступала передняя. Он подозревал, что мама спряталась там, за углом. Но что-то было не так: он приближался к цели, а ноги между тем подкашивались. Наконец он полетел носом вниз и еле успел подставить руки. Приземлился он удачно, но ладони саднило: он ударился о холодные блестящие плитки пола. Ему вдруг захотелось взять и растянуться на животе. Прямо тут. Его охватило отчаяние. Теперь он даже не верил, что найдет маму. Она словно уподобилась всем тем вещам, которые только и ждут, когда вы отвернетесь, чтобы начать кочевать с места на место, а стоит вам попытаться застать их врасплох, как вот они уже неподвижней прежнего. Продолжает ли она наблюдать за ним, даже став невидимой?
— Эй, Камаль! Ну-ка вставай! Мальчики не плачут!
И руки матери уже скользят по груди, поднимают его.
Вот Камаль снова сидит под аркадой внутреннего дворика перед площадкой вместе с двумя из своих многочисленных теток. Утреннее солнце придает форму векам, скулам, подбородку, словно его лицо изваяно из мрамора. Он прямо из постели, не совсем еще проснулся и трет глаза. Холодок приятно щекочет живот. Мать стоит чуть поодаль. Подул легкий ветерок. Зажмурив глаза, он бегом преодолел разделявшее их расстояние и, уже устроившись у нее на руках, сделал вид, будто задремал. И она, поддерживая игру, сделала вид, будто баюкает Камаля.
Ему затем припомнилась толстая, неплотно стянутая коса, упавшая ему на лицо, ее нежное теплое прикосновение, темные струи материнских волос.
«Лезет же такое в голову! Весь этот вздор!»
И Камаль, зачарованным взглядом уставившись на холодную голую стену, произнес вслух:
— С тех пор я стал другим.