Бог, страх и свобода

Но главное даже не это. Жизнь древних греков (и римлян, разумеется) была целиком пронизана тогдашней религией, тогдашним божественным, трансцендентным, мистическим — мифологией, одним словом. То, что в советских школах называлось «античным атеизмом», на деле являлось лишь спорами о божестве, чем-то похожими на новоевропейские богословские дискуссии. Считать Эпикура и Лукреция атеистами — все равно что называть атеистами Лютера или, скажем, Владимира Соловьева (не телеведущего). Атомы Демокрита — это те же эйдосы Платона. Собственно, античную религию даже трудно назвать религией в новоевропейском смысле слова, потому что у древних не было светского, плотского, посюстороннего пространства идей и действий, явно противопоставленного пространству религиозному, духовному, потустороннему. Не было царства бога и царства кесаря. Хотя бы потому, что римский кесарь был божественным (Divus); в Греции же царь (архонт) нес жреческие функции. Религиозные обряды пронизывали всю античную жизнь, политическую и повседневную.

Античные фигуры Добродетели и Порока (в знаменитом сюжете «Геракл на распутье») были точно такими же мифологическими, божественными персонажами, как сам Геракл, как Зевс, увенчавший Добродетель короной.

Вера в богов в античном мире (в отличие от новоевропейской веры) была совершенно, как бы это выразиться, натуральной. Зевс был гром в тучах, застилавших вершину горы Олимп, он был и статуя в Олимпии, он был и дуб в Додоне. Он был реален в восприятии людей и скульптурен в своем образе, как и все остальные античные боги и полубоги и прочие дриады и менады.

Поэтому мой оппонент, возможно, в некотором весьма отвлеченном смысле прав, говоря, что в Греции религия (точнее, вера в богов и ритуалы поклонения) не навязывала норм морали. Потому что другого миросозерцания, кроме религиозного, в Элладе просто не было. Религия ничего не навязывала жизни, она просто была жизнью. Точно так же в пионерском (да и во всяком другом) лагере столовая не навязывает свое меню: вы можете выбирать любую кашу, если она пшенная.

Не следует путать четыре разные вещи.

Историческая роль религии в формировании моральных норм. Думаю, никакой атеист и рационалист в ней не усомнится, если только он действительно искренний рационалист, сторонник фактичности и доказательности.

Роль трансцендентного источника морали. Думаю, психолог и социолог объяснят, что поступки, основанные на обдуманном, сознательном выборе, составляют малую часть наших физических и ментальных действий. Чаще всего люди действуют по усвоенному стереотипу (сложившемуся под нажимом референтной группы или в ходе усвоения традиции), или же эмоционально. Люди это прекрасно понимают и на ответ о причине того или иного поступка говорят: «Я как все; так принято; совесть не позволяет». Но что такое «совесть»? Это повелительные «нельзя» и «надо», которые унаследованы нами от поколений наших отцов и дедов, а вовсе не придуманы каждый раз наново. Что, повторяю в десятый раз, никак не обесценивает моральные нормы.

Натуральная наивная вера в Бога. Думаю, что современный европеец верит в Бога и мыслит себе Бога несколько иначе, чем античный грек, чем средневековый горожанин или крестьянин XIX века. Мне трудно себе представить, что для современного европейца Бог — это старик с седой бородой, сидящий на облаке, а по правую его руку стоит худощавый мужчина лет тридцати, а над ними реет серебристый голубь. Бог нашего современника — это не картина, не статуя, и уж подавно не реальная фигура. Бог нашего «пострелигиозного» современника — это метафоризация совестного запрета, если угодно. Это представления о неизбежном справедливом воздаянии. Это призыв быть милосердным, понимающим, сочувственным. Разумеется, многие люди живут без такой метафоры в душе; часть из них при этом живет достойно и добродетельно. Как, впрочем, и среди людей с этой метафорой встречаются не слишком-то моральные личности. Однако это не обесценивает указанную метафору, не лишает ее некоей повелительной силы на фоне неверия в обязательность моральных норм.

Клерикализм. Вот он действительно опасен. Опасны замена гражданственности на церковность, возрождение фундаментализма, агрессии к иноверцам и даже к религиозно равнодушным людям. Когда я говорил, что вера невозможна без церкви, я имел в виду скорее исторический аспект проблемы. Но, впрочем, любая вера — вера в разум, например, или в авторитарную модернизацию — тоже невозможна без специфически организованного сообщества единоверцев. Если взглянуть непредвзято на такие сообщества, то мы увидим, что они очень похожи на церкви. Кстати, я писал о том, что сейчас невозможно восстановить в России полноту церковной жизни (была ли она в XIX веке — отдельный и трудный вопрос). Но, с другой стороны, кому мешала бы спокойная, партикулярная, ни во что не лезущая церковь? Конституция гарантирует свободу совести, вот и все.