Бог Солнца

У него была сильная челюсть и широкие скулы. Полные губы. Такое лицо прекрасно смотрелось бы в камне. Разумеется, Ката озвереет, вздумай я чеканить камень в доме. Хотя у меня и подходящего камня-то не было.

Я вновь взглянула на часы.

Вытянув руки – боль постепенно проходила, – я подошла к крошечному шкафу и вытащила мольберт. У меня еще оставался холст, но его я берегла. Бумага была дешевле, хотя тоже довольно дорогая, что, вероятно, служило основной причиной нелюбви бабушки к моему творчеству. Я выбрала небольшой формат, прикрепила к мольберту и зажгла еще две свечи, чтобы видеть и Золотого, и бумагу.

Я улыбнулась.

– Видите? Говорила же: я придумаю вам ужасное прозвище.

С помощью графитного карандаша я сделала легкий набросок. Света не хватало, но не хотелось тратить еще больше свечей на прихоти, к тому же моя натренированная рука могла запечатлеть то, что пытались скрыть тени. Я набросала контур лица легкими линиями, прежде чем приступить к деталям, время от времени поглядывая на него, чтобы точнее передать наклон носа или изгиб верхней губы.

Глаза я оставила напоследок, не желая изображать их закрытыми, но и не рискуя гадать, чтобы не ошибиться с их формой. В конце концов я нарисовала его таким, каким он был: спящим, с лежащими на щеках нежными ресницами.

Он был прекрасен. Я решила позже изобразить его в красках, когда взойдет Солнце, хотя сомневалась, что получится правильно передать цвета.

Отставив мольберт, я вернулась к кровати. Пощупала лоб больного. Цокнула языком.

– Эти травы нисколечко вам не помогают.

Смочив тряпку прохладной водой, я протерла его лицо, шею, ключицы и грудь, раздвинув странную рубаху, похожую на халат. Когда рука вернулась ко лбу, он уже полностью высох.

Сердце ушло в пятки, как уходит ко дну потерпевший крушение корабль. Меня пронзила печаль – острая, как серп. Как ни странно, меня крепко волновало благополучие Золотого. Его история.

– Если вы не очнетесь, то я никогда не узнаю, какая у вас форма глаз.

Оставив тряпку у него на лбу, я подобрала пальцами его широкую ладонь – с жесткой кожей, как у работяги, но без мозолей. «Интересно, – подумала я, – чем он занимается в жизни?»

– За мои старания я заслуживаю хотя бы увидеть ваши глаза.

Он не пошевелился.

– Упрям как осёл, – проворчала я.

– Возможно, он разбойник.

Голос бабушки меня напугал. Я выпустила руку Золотого и повернулась к двери.

– Он совсем не похож на разбойника.

Она насмешливо приподняла почти белую бровь.

– А ты знаешь, как выглядят разбойники? – Она вошла, шаркая ногами, одеревеневшими после сна, и опираясь на трость. – Разбойники бывают всех форм и размеров. – Она посмотрела на мольберт. Морщинки вокруг рта стали жестче.

– С ним не было вещей. – Я вновь взглянула на его безмятежное лицо. – Поищу опять, когда буду забирать ведра. Возможно, он потерял вещи в реке.

– Или он пират.

Я закатила глаза.

– Мы слишком далеко от океана.

– А пираты промышляют только в океанах? – Она сердито посмотрела на незнакомца. – Может, он речной пират? Легче швартоваться, труднее потопить.

Сухой смешок застрял у меня в горле.

– Как скажешь.

Она подошла так близко, что колени касались кровати.

– Он не дитя, Айя. Не обращайся с ним как с ребенком.

– Он болен. Почти то же самое. Может, и тебе не надо помогать в следующий раз, когда у тебя опухнут колени?

Бабушка недовольно поджала губы, но не ответила. Затем щелкнула пальцами.

– Он наемник! Только взгляни на эти плечи. Точно, наемник!

Я невольно посмотрела на плечи незнакомца. Прикоснулась к одному и про себя поморщилась от жара, закипавшего у него под кожей.

– Наемники носят доспехи, разве нет?

– Нет, если приходится плыть. Или если они в бегах. – Она призадумалась на мгновение. – Наверняка дезертир. Надо бы его связать. На всякий случай.

Я покачала головой.

– В ближайшее время он не проснется. Лихорадка усилилась.

Ката жестом велела мне подняться. Я повиновалась, и она заняла мое место.

– Нужно экономить воду. А теперь принеси- ка мне бальзам да сходи за ведрами.

Я вновь повиновалась и вскоре повела Лозу к реке.

Вещей Золотого там не оказалось, как и иных следов.

Я остановила выбор на глине.

Мы все по очереди присматривали за Золотым, его состояние ухудшалось: дыхание стало хриплым, а прекрасная кожа побледнела. Мы перепробовали все возможные средства. Мама с лампой ходила собирать травы и проверяла урожай. Я без особого пыла заботилась о животных, пока бабушка мазала Золотого бальзамами и упрекала за все кривые дорожки, на которые могла свернуть его жизнь.

На третий день его болезни, через семь дней после того, как мир поглотила ночь, я решила вылепить из глины его бюст.

Мне нравилось работать с глиной. Она придавала портрету больше глубины, чем способен придать набросок или этюд, и в то же время более снисходительна к ошибкам, чем камень. Я принесла домой кусок темной глины, которую сама смешала, и даже Ката не стала ворчать: нам всем нужно было чем-то себя занять, пока наш гость боролся за жизнь. Поэтому я его лепила, аккуратно выделяя каждый локон, и, когда лепила лоб, вдруг осознала, что он не потеет.