Бог-скорпион

— Кто год за годом в Его… отеческом великодушии… повелевает реке разливаться?

— Он, разумеется.

— А в данный момент — у нас уже есть другой Бог?

— Нет, — тяжело вздохнула она. — Пока нет.

— Следовательно… кто в данный момент заставляет реку разливаться дальше?

— Он. Я думала…

Верховный поднял палец:

— Вот так, шаг за шагом мы пришли к выводу. Да. Он заставляет воду прибывать. Мы установили первый факт. Идем дальше. Какой Отметки достигла вода, когда Он вступил в Его Вечное Сейчас?

— Отметки Доброй Еды.

— И это произошло после того, как ты, по твоему выражению, потерпела неудачу. Но в тот момент Он должен был быть доволен. Понимаешь?

— Но…

— Твоему женскому сердцу не побороть гранитной несокрушимости логического доказательства.

Глаза у нее расширились.

— Что значат твои слова?

Верховный задумался на минуту, потом заметил:

— Сказано, пожалуй, мудрено; но смысл таков: я прав, а ты — нет.

Она выпрямилась в кресле; улыбка тронула ее губы.

— Может быть, не так уж я не права.

— Как бы то ни было, не слишком радуйся, Прекрасный Цветок, не слишком радуйся!

— Мне нечего бояться.

— Итак, факт. Что-то вызвало Его недовольство после того, как Он вступил в Дом Жизни.

Верховный помолчал, затем вновь принялся расхаживать. Остановился и посмотрел на нее.

— Говорят — и я не буду из ложной скромности этого отрицать, — что я всеведущ. Что в силах узнать человек, то я знаю.

Она взглянула на него сквозь густые ресницы. Улыбнулась краешком губ.

— Ты и обо мне все знаешь?

— Я знаю, что ты ведешь очень уединенный образ жизни. Но необходимо сказать все до конца, иначе мы с этим не справимся. Причина Его гнева — лицо, к которому ты, возможно неосознанно, проявляешь большой интерес. Ну вот. Я сказал, что хотел.

Ее щеки на мгновение вспыхнули; но на губах по-прежнему блуждала улыбка.

— Я опять не понимаю твоих слов.

— Я имею в виду, конечно, Болтуна.

Кровь бросилась ей в лицо и отхлынула, но глаза смотрели прямо на Верховного. Он невозмутимо продолжал:

— Это необходимо, Прекрасный Цветок. Мы не можем позволить себе находить утешение в самообмане. Нет ничего, в чем ты не могла бы открыться мне.

Она вдруг спрятала лицо в ладони.

— Моя вина безмерна. Преступление столь тяжко, столь мерзко…

— Бедное дитя, бедное, бедное дитя!

— Чудовищные помыслы, неописуемые…

Он был уже рядом с ней. Мягко успокаивал:

— Думать об этом — значит терзать себя. Забыть — значит освободиться. Пойдем со мной, дорогая. Как две смиренные души, рука об руку, познавая весь глубокий трагизм человеческого существования.

Она рухнула перед ним на колени, закрыв лицо ладонями.

— Когда он сидел в ногах у Бога и рассказывал Ему о белых горах, плывущих по воде… о белом пламени; а он без теплой одежды, такой беспомощный и такой отважный…

— И тебе захотелось согреть его.

Она молча кивнула с жалким видом.

— И постепенно… тебе захотелось отдаться ему.

Его голос звучал словно отдельно от него, настолько, что странность, невероятность их разговора не ощущалась. Он вновь заговорил, все так же мягко:

— Какое же ты находила себе оправдание?

— Я представляла себе, что он мой брат.

— Зная все время, что он — чужой, как белые люди в его россказнях.

Она глухо ответила из-под ладоней:

— Моему брату по Богу лишь одиннадцать лет. И то, что Болтун чужой… как ты сказал… могу я быть откровенной?

— Смелее.

— От этого моя любовь разгорелась еще больше.

— Несчастное дитя! Несчастная, заблудшая душа.

— Что со мной будет? Чего мне ждать? Я нарушила главные заповеди.

— По крайней мере ты откровенно призналась во всем.

Подняв лицо, простерев к нему руки, она поползла, чтобы обнять его колени.

— Но потом… когда мы все же предались любви…

Ее руки не встретили его коленей. Он был уже в ярде от нее, отскочив с проворством человека, спасающегося от змеи. Стиснув поднятые к груди руки, Верховный смотрел на нее через плечо.

— Ты… ты и он… ты…

Она, широко раскинув руки и не сводя с него глаз, вскричала:

— Но ты сказал, что знаешь все!

Он быстрыми шагами отошел к парапету и невидяще уставился вдаль. Спустя минуту забормотал бессмысленно, беспомощно:

— Да. Вот так-так. Ну и ну. Ф-фу! Боже мой!

Наконец он пришел в себя и направился к ней — остановился чуть в стороне. Откашлялся.

— И все это, это — стояло между тобой и узаконенной страстью к твоему отцу.

Она промолчала. Он заговорил снова, громко, негодующе:

— И ты удивляешься, что река продолжает подниматься?

Но Прекрасный Цветок встала с колен. Воскликнула громко, как Верховный:

— Чего ты хочешь? Я думала, ты упражняешься в зале!

Верховный проследил за ее взглядом.

— Ты подслушивал, принц?

— Шпионил? — вскричала Прекрасный Цветок. — Скверный мальчишка! Для чего ты напялил все это на себя?

— Мне так нравится, — ответил принц, дрожа всем телом, отчего украшения на нем звенели не переставая. — Я ничего особенного не слышал. Только то, что река поднимается.

— Ах, убирайся.

— Сейчас уйду, — быстро проговорил принц. — Я только хотел узнать, есть у кого-нибудь из вас веревка, честное слово…

— Веревка? Для чего?

— Ни для чего, просто так.

— Ты опять выходил за ворота. Посмотри на свои сандалии.

— Просто я подумал…