Бог с нами

Проснувшись сегодня, он еще раньше, чем заново нашел и понял самого себя, как это бывает каждое утро, обнаружил внутри себя знание, которого не было накануне. Возможно, конечно, оно давно существовало где-то внутри, но никак не проявляло себя, поскольку казалось очень неудобным. Знание заключалось в том, что все — настоящее. Все, что мы думаем, все, о чем мечтаем, — все это происходит по-настоящему, даже когда остается всего лишь мыслями в голове. Из этого знания следовало несколько очевидных, но не очень приятных выводов. Например, если Митя, не любивший перемен, проживал в своих мечтах какие-то не нравившиеся ему вероятности, чтобы лишить их жизненной силы и не позволить воплотиться, то это означало, что из непрерывных изменений состоит вся его жизнь и что сам Митя, таким образом, был каким-то другим человеком, а не тем, к которому привык. Но гораздо более важный на тот момент вывод заключался в том, что Ольга попадет в ад. Причем независимо от того, существует этот ад или нет. Ее измена мужу была настоящей, а тот факт, что из-за трусости Мити она не состоялась, означал лишь одно: у нее не было никаких оправданий, поэтому Ольга никогда себя не простит, как могла бы простить, будь они счастливы вдвоем. Так что Митя, не дав ей тогда объясниться и промолчав сам, никого не спас, а наоборот, лишил ее единственного шанса на спасение. Потому что единственный шанс — и это всегда был, конечно, единственный шанс для всех, а никаких других вовсе нету, — заключался в словах Михаила Ильича о том, что все как-нибудь образуется, несмотря на слабость нашего сердца и неловкость души.

С этим знанием Митя проснулся и теперь, опять вернувшись на правый берег, ехал по ведущей из города дороге, чтобы попытаться что-то исправить, ехал на чужом велосипеде, два колеса которого никогда, никогда не догонят друг друга, и это могло бы быть символично, поскольку только так и можно было куда-то двигаться, но время символов уже, кажется, закончилось или, наоборот, как раз начиналось, и именно поэтому они освобождались ото всех придуманных смыслов.

По словам дежурного, Ольга поехала в придорожное кафе, находившееся километрах в двух от города и имевшее вместо названия только вывеску с надписью «Заведение». Возможно, владелец пытался придумать каламбур, намекающий на заводящиеся машины или, например, на заводных танцовщиц, если собирался устроить там стриптиз, или это мог быть, скажем, тост за какое-то ведение — ведь автомобили, в конце концов, ведут? — но он никогда не дружил со словами, думая даже не образами, а какими-то комками силы, которые нужно было накапливать и перераспределять, поэтому слова у него не хотели играть в эту игру и казалось, будто у кафе нет никакого имени.

«Заведение» работало круглосуточно, и этой ночью там убили одного из посетителей, как очень спокойно рассказала позвонившая в полицию официантка. Ее спокойствие могло показаться подозрительным, если не принимать во внимание того, что официантка из придорожного кафе видела за свою еще не очень долгую карьеру вещи и похуже какого-то убийства. Ольгу сперва удивило другое: все, кто находился ночью в зале, даже не пытались уехать и спокойно ждали приезда следователей. Поднявшись вместе с коллегами по слишком высоким ступенькам сложенного из бетонных блоков здания, передняя часть которого была обшита сиреневым сайдингом, а задняя оставалась серой, с толстыми и неаккуратными, как после неудачной операции, швами, Ольга застала всех свидетелей и подозреваемых сидящими в зале под присмотром успевшего выпить участкового.

Посетителей и персонал она опрашивала по очереди, в тесном кабинете директора с разноцветными скоросшивателями на покосившемся стеллаже и грязно-белым обогревателем в углу. В нижнем ящике стола, который Ольга зачем-то выдвинула, каталась пустая бутылка. Из-за дождя пришлось зажечь свет, отчего в кабинете стало совсем неопрятно и неуютно. За два часа, пока не приехал Митя, она успела выслушать шесть человек, половину тех, кто сидел в «Заведении», и картина складывалась очень странная, хотя вернее было бы сказать, что никакой картины не складывалось вовсе.