Бог располагает!

Эти последние слова заставили Фредерику слегка покраснеть, и в ее глазах промелькнула печальная улыбка.

Поначалу она хотела отказаться от подарка.

— Я до глубины души тронута вашей добротой, господин граф, — сказала она, — но я слишком бедна для того, чтобы носить такие дорогие украшения.

Юлиус очень мило настаивал, умолял:

— Ну же, Самуил, проси вместе со мной, скажи мадемуазель, что по сравнению с ее лицом это колье еще покажется бедноватым.

— Фредерика действительно не права, нельзя отказываться после того, что ты ей сказал, — вмешался Самуил. — Так получается, что она не колье отвергает, а отца.

— Хотите стать моей дочерью? — повторил Юлиус.

— О, спасибо! Я согласна! — прошептала Фредерика, принимая колье.

— Это я, я должен благодарить вас! — вскричал восхищенный Юлиус. — Но раз уж вы сейчас благосклонно расположены к моим просьбам, есть еще одна милость — о ней я хочу вас попросить. Пожалуйста, не будем сегодня расставаться. Этим утром я жестоко страдал. Давайте же, по крайней мере, закончим вместе, в радости и веселье, этот день, что начинался так мрачно и в таком одиночестве.

— Согласен, — кивнул Самуил.

— Ты истинный друг! — продолжал Юлиус. — Если бы не вы, я даже не знаю, что бы со мной сталось. Когда мадемуазель Фредерика пришла сюда, я был в состоянии такой подавленности и бессилия, в какое никогда еще не впадал. Мне действительно очень важно не остаться сегодня одному. Сейчас как раз время обеда. Пообедайте со мной по-семейному.

— Все будет так, как тебе угодно, — отвечал Самуил.

— Спасибо.

Юлиус позвонил и отдал распоряжения слугам. Через четверть часа явился лакей, чтобы возвестить его превосходительству, что кушать подано, и все направились в столовую.

Юлиус был весел, но ел мало. Ночь, проведенная на собрании венты, отъезд Олимпии, разрыв с принцессой, неожиданное появление в его жизни Фредерики — слишком много потрясений для одного дня: его изнуренной усталостью натуре трудно было вынести все это. Он выглядел слабым, утомленным. Фредерика приняла на себя заботы о нем поистине как дочь: беспокоилась о его самочувствии, побуждала есть больше, втягивала его в разговор, и Юлиус, чтобы ей угодить, старался через силу шутить и улыбаться.

Однако все эти попытки еще больше обессиливали его, и с каждой минутой он ощущал себя все более разбитым и потухшим.

Что касается Лотарио, он менее, чем кто-либо другой, мог внести оживление в их трапезу. Из речей, что звучали за столом, он ничего не воспринимал: он слышал лишь те слова, что сказала ему Фредерика в те минуты, когда они остались одни. Она не сможет принадлежать ему! Она связана с другим! С кем?

Все эти мысли горестно теснились в его мозгу, и юноша сидел, неподвижно уставившись мрачным, безнадежным взором в свою тарелку, к которой он даже не притронулся.

Один только Самуил был говорлив, оживлен и ел с аппетитом. Но внимательный наблюдатель мог бы заметить, что за его видимым воодушевлением скрывается что-то странное, какая-то мрачная тайная решимость. По временам он устремлял на Юлиуса и Фредерику взгляд, полный то ли му́ки, то ли угрозы.

К концу обеда Юлиус, отчасти с помощью усилия воли, отчасти же благодаря выпитому вину, слегка ожил. К его бледным щекам прилила кровь, глаза заблестели. Он стал говорить обо всем вперемешку — о дипломатии, о венском дворе, об их с Самуилом отрочестве и об их проделках университетских времен.

Он говорил с лихорадочной живостью, похоже обеспокоившей Самуила больше, чем его прежняя апатия.

Самуил поглядывал на то, как пылают скулы Юлиуса, и хмурил брови.

По счастью, трапеза подошла к концу.

Все поднялись из-за стола, и граф фон Эбербах предложил Фредерике руку, чтобы отвести ее в гостиную. Но едва они переступили порог, Фредерика вдруг почувствовала, что рука графа напряглась и рванулась прочь из ее руки.

Юлиус поднес ладонь ко лбу, бормоча:

— Ох, мне дурно, очень дурно.

И прежде, чем его успели поддержать, он рухнул навзничь.

Самуил и Лотарио бросились к нему.

На шум сбежались слуги.

— Скорее! — закричал Самуил. — Это апоплексический удар. Нельзя терять ни минуты. Отнесем его на кровать.

Лотарио и Самуил сами взяли его на руки и отнесли в спальню.

Самуил говорил, что нужно делать, распоряжался, разрывался на части. Прежде чем успели вызвать врача, он взял на себя смелость пустить в ход самые сильные средства, и час спустя сознание мало-помалу стало возвращаться к Юлиусу.

Когда больной открыл глаза, первое, что он сделал, — стал искать взглядом кого-то, сейчас, видимо, отсутствующего в комнате.

Самуил его тотчас понял:

— Ты ищешь Фредерику, не так ли? — спросил он.

Едва заметным знаком Юлиус дал понять, что да.

— Сходите за ней в гостиную, — велел Самуил лакею.

Вбежала Фредерика.

— Спасен! — сказал ей Самуил.

— Ах! Господь внял моей мольбе! — вскричала Фредерика.

— Так вы молились за меня? — проговорил Юлиус слабым протяжным голосом.

— О да, молилась от всего сердца!

— Что ж! Вы все меня спасли: вы — молитвой, ты, Самуил, средствами своей науки, а ты, Лотарио, своими заботами. Я всех вас благодарю.

— Не разговаривай так много! — сказал Самуил.