Бог располагает!

— Мое милое дитя, не пугайся той новости, которую я сейчас тебе сообщу. Господь уберег нас в прошлом, а будущее устраивается в это мгновение. Ничего не бойся. Твой отец… твой отец — граф фон Эбербах.

— Граф?! — вскрикнула Фредерика, бледнея.

— Не волнуйся так, дитя мое, я повторяю тебе, что все теперь устроится к твоему благу. Мы расторгнем этот брак, и ты станешь женой Лотарио. Ну же, ведь теперь я с тобой, у тебя больше не будет ни горестей, ни забот, я не дам им коснуться тебя.

— Но мой отец, — настойчиво спросила Фредерика, — он ведь совсем не подозревал до сегодняшнего дня, что я его дочь?

— Он даже не знал, что ты есть на свете. О, это слишком долгая история, чтобы сейчас тебе ее рассказывать. Однажды ты все узнаешь. Мы, твой отец и я, очень долго были разлучены. Он думал, что я умерла. Как и почему все это случилось, об этом ты пока меня не спрашивай.

Не станем ворошить это ужасное и мучительное прошлое. Но теперь твой отец знает, что я жива. Мы встретились и узнали друг друга.

Что жива я, его жена, ему уже известно, теперь же он узнает, что ты его дочь. Вот две причины, любой из которых хватило бы, чтобы он вернулся ко мне, а тебя отдал Лотарио.

— Он этого захочет, — вздохнула Фредерика, — но вот сможет ли? Для света, закона, религии я ведь его жена. Или он объявит во всеуслышание, что я его дочь? Но тогда я на веки вечные погибну в глазах всех, кроме одного лишь Господа. А может ли он признаться, что вы его жена, и он, значит, женат на двух сразу? Как видите, матушка, исхода нет, мои беды крепко держат меня! Сколько бы вы меня ни утешали, моя злая судьба сильнее вашей любви и преданности.

— Положение и правда тяжелое, — сказала Христиана, — но успокойся, дитя мое, мы из него выберемся.

— Но как?

— Твой отец знает средство.

— Какое?

— Это мне неизвестно, однако у него оно есть.

— Кто вам сказал?

— Он сам.

— Он так говорил, чтобы вас утешить, как вы сейчас успокаиваете меня. Но если бы такое средство действительно было, он бы вам о нем рассказал. А раз он от вас скрывает, стало быть, этого средства просто не существует.

— Нет, существует. Клянусь тебе, он говорил об этом таким тоном, каким не лгут.

— Вы оба можете говорить что угодно, — настаивала Фредерика, — а я чувствую, что все мы попали в ловушку, откуда нам никогда не спастись.

— Послушай, — сказала Христиана, — твой отец ждет нас в Париже. Нам нужно ехать туда, чтобы оберегать его. А как же? Ты его дочь, я его жена. Мы возьмемся за дело вдвоем, чтобы вытянуть из него его секрет, и он нам его скажет.

LVI ПОРОЙ И ТЮЛЬПАНЫ БЫВАЮТ ПОСТРАШНЕЕ ТИГРИЦ

Девятого июля 1830 года все газеты поместили сообщение о том, что завтра будет иметь место погребение лорда Драммонда, а заупокойная месса состоится в храме Успения.

Когда на следующий день Юлиус вошел в эту церковь, первым, кого он там увидел, был Самуил.

Наши читатели, возможно, успели забыть о лорде Драммонде, чудаке-англичанине, влюбленном в голос Олимпии, а перед этим — в индийских тигриц.

Смерть этого человека была такой же странной, как его жизнь.

Причиной его смерти стал тюльпан!

Мы выпустили лорда Драммонда из виду в ту минуту, когда он покидал Париж, чтобы последовать за Олимпией в Венецию.

Ему показалось, что все же гораздо лучше внимать обожаемому голосу на публике, чем не слышать его вовсе, и делить наслаждение искусством певицы с другими предпочтительнее, нежели совсем его лишиться.

Однако едва он успел приехать и побывать на первых представлениях, как ревность овладела им с новой силой. Он горько терзался оттого, что принужден упиваться этими божественными звуками вместе с толпой, тогда как он жаждал присвоить их себе одному. Присутствие соперников досаждало ему ужасно.

С той минуты как Олимпия стала достоянием всех, она более не могла принадлежать ему.

К тому же ему казалось, что каждый встречный, разделяя его наслаждение, тем самым опошляет его. Голос Олимпии внушал ему чуть ли не отвращение, когда, перестав быть его собственной изысканной духовной пищей, попадал, так сказать, в заурядный общий котел, откуда самые грубые инстинкты толпы могли хлебать своими ложками и лезть туда своими руками.

Эта радость, которую он хотел бы видеть чистой, девственной, хранимой единственно для него, стала теперь, увы, всего лишь подобием обыкновенной куртизанки, публичной женщины, доступной любому мужлану, у кого в кармане найдутся три франка.

Такой он ее более не желал.

Однажды вечером в разгар представления он встал, вышел из театра, вернулся домой, потребовал лошадей и, не послав Олимпии даже прощальной записки, покинул Венецию.

Чтобы развеять грусть, он попробовал путешествовать.

И всюду, где бы он ни проезжал, посещал все, что только можно: библиотеки, музеи, исторические памятники. В Конистоне ему показали коллекцию тюльпанов.

Страсть к цветам — одна из наиболее естественных склонностей сердца человеческого. Мы ведь созданы из праха земного, и стоит лишь заронить в нас зерно, как оно прорастает.