Бог располагает!

— Есть один человек, — произнесла Олимпия строго, — которого вы действительно имеете право ненавидеть.

— Да, Лотарио.

— Нет, Самуил Гельб.

— У вас есть доказательства? — спросил он отрывисто.

— О! Это такие доказательства, — сказала Олимпия, чьи глаза вдруг наполнились слезами, — такие, что даже затем, чтобы спасти вашу жизнь и душу, я несколько мгновений колебалась, представить ли их вам.

— Говорите.

— Но вы же сказали, что верите мне. Знаете, ведь если то, что я вам расскажу, не убедит вас, мне останется только умереть от стыда и горя. Повторите еще раз: вы верите в мою искренность, не правда ли?

— Верю так же, как в предательство Лотарио.

— То, что я должна вам рассказать, — выговорила Олимпия, делая над собой страшное усилие, — восходит ко временам еще более давним, чем ваше пребывание в Вене, к той поре, когда я знала и любила вас.

Вы тогда только что женились и поселились в Эбербахском замке.

— Но там со мной не было никого, кроме Христианы, как же вы могли в то время знать меня и любить?

— Не прерывайте меня, прошу вас, — сказала Олимпия. — Всего моего хладнокровия и всех сил едва хватает на то, чтобы сказать вам то, что я должна сказать. Вы верите в дружбу Самуила Гельба, а я покажу, какова его дружба к вам. Вы сомневаетесь в том, что он погубил Фредерику, так я вам докажу, что он погубил Христиану.

— Погубил Христиану?! — вскрикнул граф фон Эбербах.

— Да, — сказала она. — Христиана бросилась в пропасть, но был некто, толкнувший ее туда. Это самоубийство было по сути убийством, убийцей же был Самуил Гельб.

— Кто вам сказал? — произнес Юлиус, вдруг смертельно побледнев.

— Слушайте, — сказала она, — и в конце концов вы все поймете.

И она стала рассказывать или напоминать ему все то, что происходило между Христианой и Самуилом начиная с пасторского дома в Ландеке и кончая Эбербахским замком. Здесь было все: первый невольный порыв неприязни, которую внушила простодушной пасторской дочке жестокая насмешливость Самуила; неосторожность Юлиуса, не скрывшего от старинного товарища неблагосклонности к нему Христианы, злоба, вызванная этим у такой тщеславной и властной натуры, как Самуил, его угрозы Христиане, эти бесстыдные заявления, о которых она не осмелилась рассказать мужу из боязни тем самым вызвать ссору между ним и Самуилом, чье неотразимое владение шпагой ей было известно, наконец, внезапная болезнь маленького Вильгельма, приключившаяся в самый день отъезда Юлиуса в Америку к умирающему дяде, вмешательство Самуила и условия чудовищного торга — цена, за которую он продал матери жизнь ее ребенка.

Юлиус слушал, задыхаясь, стиснув зубы, с горящей головой; молнии сверкали в его глазах.

— О! — с болью вскричала Олимпия, пряча лицо в ладонях. — Какая это была отвратительная, страшная минута, когда несчастной матери пришлось выбирать между мужем и ребенком! Что могла сделать бедняжка, попавшая в сети этого демона? Бедный малыш Вильгельм задыхался в своей колыбели, он молил о спасении. Врач прибыл бы не раньше чем через два часа: он тридцать раз успел бы умереть.

И вот, встав между ложем матери и колыбелью, мужчина сказал: «Я подарю вам всю жизнь вашего сына взамен десяти минут вашей». Ах! Такие испытания превыше сил человеческих, людскому сердцу этого не вынести! О, мужьям никогда нельзя покидать своих жен, если у них есть дети!

Она умолкла, будто не могла продолжать. И граф фон Эбербах не посмел просить ее об этом.

Но она заговорила вновь.

— Такой жестокий торг был предложен, и… — прибавила она быстро, резко, будто спешила покончить с этим, — и он свершился.

— Свершился! — вскричал Юлиус, словно обезумев от бешенства.

— Ребенок выжил, — сказала Олимпия. — Но не надо так дрожать, это еще не конец. Мы пока ближе к началу, чем к развязке. Слушайте же.

Господь не дал своего благословения гнусному договору, превратившему материнскую любовь в орудие злодейства. Он не хотел обречь это хрупкое невинное дитя на долгую будущую жизнь, запятнанную таким стыдом и бесчестьем.

Он не пожелал, чтобы Вильгельму этот позор пошел впрок. Мальчик умер. Христиана пожертвовала мужем и при том даже не смогла уберечь сына! Женщина погибла, но и мать ничего не выиграла!

Ужасающее положение, не правда ли? Но и это не все. Христиане, только что положившей в гроб своего ребенка, пришлось испытать нечто еще более страшное: она почувствовала у себя под сердцем другого.

— Боже! — простонал Юлиус.

— Поймите, какая бездна кошмаров таилась в этих словах: другой ребенок! От кого это дитя? Ужасный торг произошел в ночь того самого числа, когда вы покинули Христиану. Так чьим же был ребенок, трепет которого она ощущала в себе? Кто был его отцом — Самуил или вы?

Юлиус не произнес ни звука, но выражение его лица было красноречивее любых слов.