Бог после шести

— Ты же знаешь, братик Олежка, — доверительно шептал Кара, — я много лет ходил в адвентистах, а потом их оставил: не то всё, мелко, масштаба нет. И людей понимают они плохо. И идея у них тоже не доработана. Конец света? Какая прекрасная мысль! А что из нее сделали? Надели саваны и приготовились умирать. А зачем? Зачем? Ведь для каждого умирающего наступает его конец света. Ведь конец света давно начался, с того момента, как началась жизнь. Он движется во времени по весям земным, с каждым годом усиливаясь. Конец света так же непрерывен, как и жизнь. А чтоб понимали, дается соответствующий знак! Ученые, идолы двадцатого века, на коих молимся усердно и коим жертвы денежные и всякие другие приносим ежечасно, суть злее любых жрецов вавилонских и египетских. Крадут у нас полжизни и заставляют верить в их якобы правое дело, на деле ничего не дают взамен. Утверждают на земле силу дьяволову, а не господню. Мир, полученный из их рук есть не мир, а погибель! Ну, да, впрочем, это уже другое. Наука нам не страшна. Глупость — вот наша беда.

Кара притих на минуту, потирая лоб и хмуря лохматые брови.

— Да, — облегченно сказал он, смягчаясь, — конец мира, конец… как его там называют ученые?

— Эсхатологическое ожидание, — промолвил Худо. Он не поднимал глаз.

— Да, эсхатология — ожидание конца, единовременного конца для всех. Глупость! Прямая глупость! Ошибка только в одном: в истолковании. Отсюда ярость моя, неистовство мое и вера моя. Потому что вижу глупость. Спасение рядом, наклониться и поднять, и всё. Ну, да Я опять отвлекся…

Кара нахмурился. Потом подхватился, мелкими шажками, не мужскими, а какими-то старушечьими, пробежал в угол комнаты, к старинному бюро из карельской березы, долго двигал ящиками, пока не извлек листок бумаги, сложенный в несколько раз.

— Вот, — сказал он, — я тут думал о твоем деле и кое-что прикинул.

Достал из заднего кармана джинсов футляр, извлек оттуда очки, водрузил на торчащий вперед, как бушприт, нос и стал читать:

— “Определение знака. Первое. Все есть знак: И атом, и звезды, и улыбка есть только знак, символ и иероглиф. Покой и неустанное движение, тишина и шум служат для некоего обозначения. И свыше этого нет ничего.

Второе. Мир возник из знака. И зна́ком мир кончится. Наша боль и тоска, наша радость и торжество предопределены движением знаков, символов и иероглифов. Мы не видим, не слышим, не чувствуем ничего, кроме знака и знаков. А больше этого нам ничего не дано.

Третье. Знак от бога. По воле его возник первородный, исходный знак. Знак описал и описывает ныне видимый нами мир. Знак входит в сердца наши трудными дорогами познания и остается там навеки. А больше ничего не остается.

Четвертое. Знак от дьявола. Владеющий знаком говорит с самим сатаной. Он пользуется его силой, питается его поддержкой. А большего не может быть достигнуто никем вовеки.

Пятое. Знак явлен человеку. Стремление к истине рождает науку, рождает религию, рождает понимание знака. Познавший знак соотносится с небом. По воле высших сил в пределах, дарованных им. И нет ничего другого.

Шестое. Знак обозначает единство всего, ибо он пронизывает двусущный мир. Знак в материи и знак в идее. Знак в движении и знак в покое. Знак в жизни и знак в смерти. А потому нет вражды между наукой и религией — они объединены знаком. Одним им и больше ничем.

Седьмое. Примирение науки и религии зримо в их целях, направленных на избавление человека от страданий. Наука лечит боль материальную, религия успокаивает душу. И та и другая сходны в своих целях, в стремлении помочь двуединому человеку. Никто из них не имеет права сказать: “Я лучше помогу”. Только обе вместе, не враждуя, а поддерживая друг друга, идут к единой цели: познания знака, приобщения к господу и к полному освобождению от тягот тела и забот ума. И нет ничего в мире этом и в мире том”.

Кара смолк, Худо сидел в оцепенении некоторое время, не в силах откликнуться на услышанное не потому, что оно его поразило, а так как-то, из-за внутреннего смятения и расслабленности. В его сознании всплывали обрывки мыслей.

“Сказал бы я тебе, — думал Худо, — да неохота спорить. Тебя, старик, не переспоришь. А молитва твоя о знаке мне насквозь знакома. Читано где-то. Из библии кое-что надергал, из популярных философских книжек. А может, и не ты сам писал. Какая-нибудь закулисная фигура по твоей просьбе. Но все равно здорово. Я бы не додумался. Для притворяшек очень сгодится, впечатляет”.

Сопротивление речениям Кары вяло проступило на лице молодого человека, но в слова не отлилось. Ему не хотелось говорить. Мысли были враждебные, но вязкие и не шли в голос, так и оставались в глубинах мозга. Худо лишь глазами поморгал.

Кара между тем продолжал.