Бог после шести

— Ох, и дурак ты, Стаська! И высшая математика тебе не поможет. Да этот черт нам такой моральный кредит открыл, что потом всю жизнь не откупишься. Отвалить? Да скоро ты без его разрешения в туалет не посмеешь сходить, не то что отвалить! Эх, ты!

Пуф устало потер высокий лоб.

— Не понял. Изложи связно, без ругани. Лаяться и я умею.

Костя огляделся. Они были вдвоем на подворье. Кара, художник и Мари продолжали беседу в избе. Костя потащил приятеля за стог сена. Там, в безветренном углу, они закурили.

— Пока мы сами играли, я ничего не говорил, ясно? — принялся втолковывать Костя.

— Ну?

— Вот и «ну». Тогда была наша воля, потому что Худо не командовал, а на равных участвовал. А теперь все изменилось. Поэтому я считаю, что нужно взяться за ум. Нас ведут, как телков на веревочке. Куда, зачем? Непонятно. Говорится одно, делается другое.

— Так-то оно так, — вяло отбивался Пуф, — но дело-то новое. Кара сам не знает, что и как. Изобретает, импровизирует.

— Изобретает в свой карман. Ты видел, сколько он за ваше бормотание огребает? То-то. А надо бы проверить содержимое конвертиков, что ему подносят. Я не знаю, и ты не знаешь. Ну, да не только в этом дело.

— В чем еще?

— В его политике. Закабаляет он нас, круговой порукой связывает. В свидетели без нашего хотения, желания записывается. Помнишь, когда он первый раз появился? Хитро было подстроено. Мы маялись, себя за Люську грызли, а он пришел, и сразу всё стало на свои места. Сперва он сказал, что мы виновны, мы убийцы и пропащие в этом смысле люди. То есть всех связал одной ниточкой. И, как только мы совсем от огорчения в блин свернулись, проповедничек тут же якорь спасения кинул: хоть мы и погубили Люську, но спасемся, если покаемся. Под его руководством, понятное дело. Так мы стали людмильцами. Не то сектанты, не то арестанты. И до бога не дошли, и от дьявола не оторвались.

— Знаю я, был там, — раздраженно сказал Пуф. — Дальше-то что? Дальше?

— Дальше — больше. Не гони картину, механик. Про драку с Худо не забыл?

Пуф опустил голову.

— То-то. Не бойсь, я не собираюсь тебя попрекать. Не в драке дело. Главное в том, что́ сказал Кара.

— А что он сказал?

— Господи! Убийство Люськи теперь он валит на Худо. А завтра будет валить на тебя, послезавтра — на меня.

— Ничего не понимаю. Это ж зачем?

— Дурак! Чтобы всех нас перессорить, держать в страхе, командовать.

— Что-то не очень понятно. Он и так командует, зачем еще что-то делать?

— Эх ты, ничего не соображаешь! И ребенку ясно, что от притворяшек пока мало толку нашему наставнику. Поэтому Кара поддает пару. Сам решил возглавить секту. Нет, какой подлец! Как он Люськину смерть обыграл! Сначала нас всех запугал, а потом будто бы выручил. Я же все помню. Мы ему в ноги готовы были поклониться за то, что Люськина случайная гибель стала красивой жертвой. Благородные слова всякие говорили, то да сё. Тьфу!

— Ты уверен, что все это так? — задумчиво спросил Пуф.

Он плюнул на сигарету, огонек зашипел и погас. Спрятал озябшую на морозном ветру руку в перчатку.

— По-моему, ты заблуждаешься, — продолжил Пуф. — Дело не в том, что Кара рвется к власти. Он и так ее имеет. Все указания его выполняются. Притворяшки, то есть мы с тобой, народ покорный. Да и Худо сейчас в руководители не годится, скис окончательно. Здесь иное.

— А что? — поинтересовался Костя.

— А то, что Кара сам не знает, как поступать. Истерика у него. Виду не подает, но в глубине кошки скребут. Чего-то он боится, поэтому рвется, кричит, безумствует.

— Тогда тем более! Нужно смываться!

— К чему торопиться? Мы этого хотели, стремились, можно сказать, рано давать задний ход. Ты, конечно, как хочешь. Я о себе говорю. Если ты уверен в своей правоте, действуй.

Костя отвернулся от приятеля и посмотрел на заснеженное поле. Огромные черные глыбы земли лишь чуть прикрыты снежными шапками. Прямо за бревенчатой оградой начинался лес. Глухой, тяжелый, дремучий. Из леса тянуло сырым холодом. По неровно вспаханному полю расхаживали самодовольные черные птицы. «Как называется такая вспашка? — почему-то спросил он себя. — Зябь? Пар? Ничего не помню. И птицы эти — грачи? Галки? Вороны? Ничего не знаю. Ничего».

— Ничего я не уверен. Так получается, если хоть немножко поразмышлять. Боюсь, что всех нас Кара скоро отучит думать.

— Я только одно знаю, — сказал Пуф, — мы здесь с ним без принуждения. Хотим — хохочем, хотим — плачем. Надоест — отвалим.

— А я знаю тоже одно: раньше было смешно, потом грустно, а сейчас гнусно. И напрасно кто-то думает, что он на свободе. Придет время отваливать, — окажется, валять-то некуда. Кроме как в милицию, разумеется.