Бог пятничного вечера

– Мэтью, мы знаем друг друга давно, верно?

Я кивнул.

– Вместе пережили многое.

Еще кивок.

– Ты был там долго.

Я ждал.

– Ничего не хочешь мне рассказать?

– Ты имеешь в виду, что, быть может, двенадцать лет смягчили меня, привели в чувство, и я, наконец, захочу признаться в чем-то, что горячо отрицал двенадцать лет назад?

На этот раз кивнул он.

Я понимал, что ему надо было это сделать. И еще знал, что хочу подавить это в зародыше.

– Нет.

– Но ты по-прежнему не можешь этого доказать, так?

– Мы это уже проходили.

– А как насчет той пленки, что у них была?

– До сих пор не могу этого объяснить.

– Семь разных камер показывают, как ты выходишь из фитнес-центра с ней, а потом, шатаясь, как пьяный матрос, выходишь из лифта и вваливаешься к ней в номер.

– Я видел видео.

– А как насчет другого видео? Того, которое нашли в номере?

Я не ответил.

– Это же видеозапись. Дымящийся пистолет.

– Это не я. Я этого не делал.

Он откинулся на спинку стула.

– Даже твоя жена признала, что человек на записи похож на тебя. – Вуд наклонился: – Ты помнишь, что она сказала, когда они заставили ее смотреть это перед присяжными?

Я помнил.

– Да.

– Это по-прежнему твое слово против ее и… послушай, тебя долго не было, ты не знаешь. Ее слово сейчас куда более весомо, чем твое. Возможно, весомее, чем твое когда-либо было.

– Значит, ты хочешь, чтобы я сказал, что сделал это, только бы они от меня отвязались и чтобы все это закончилось?

– Признание дало бы тебе больше шансов на отборе, чем упорное отрицание вины.

– Я не хочу никаких отборов.

– Объяснишь ДНК?

– Не могу.

Вуд помолчал.

– Старик, серьезно. Все те видео, две других свидетельницы…

Я поправил его:

– Две азиатские проститутки, которые не говорили по-английски. Они говорили с жюри только через переводчика, и все вопросы были наводящими.

Вуд прервал меня:

– Они обе указали на тебя, когда судья спросил, рядом с кем они проснулись в номере отеля.

– Потому что так оно и было, – сказал я.

– Ты этого не отрицаешь.

– Разумеется, нет. Они были там, когда я проснулся. Я был удивлен не меньше, чем они, но это не значит, что я сделал то, что они сказали.

Он продолжал:

– Одной из них даже не было шестнадцати, а другой едва исполнилось семнадцать. – Он изобразил пальцами кавычки: – «Несовершеннолетние проститутки все равно несовершеннолетние».

– Вуд…

– А как насчет того, – он показал на динамик над нами, – что она сидела там и излагала все как по писаному? Откуда она взяла подробности? Она знала такое, что могла знать только Одри. И у нее не было причины лгать. Я не…

– Вуд, суд закончился двенадцать лет назад. Ты хочешь заново открыть дело?

Он ткнул пальцем в сторону трассы.

– Суд в зале суда закончился, но суд общественного мнения заходит на новый виток. – Он покачал головой. Я дал ему закончить. – Ты понимаешь, что в словаре Уэбстера под определением «виновен все всяких сомнений» стоит твоя фотография?

– Знаю.

Вуд продолжал, но стал уже сгущать краски:

– Посмотри слово «извращенец», и найдешь там ту же фотографию.

Я нахмурился.

– И ты ничего не имеешь против?

– Я не сказал, что ничего не имею против. Сказал просто, что понимаю свое положение.

Во время суда последним гвоздем в крышку моего гроба стала не лучшего качества видеозапись, которая хотя и держалась в строгой секретности, каким-то образом просочилась в прессу и получила название «неопровержимой». Увидев ее в первый раз, Одри сказала: «Это все равно что смотреть, как умирает моя душа».

Я допил молочный коктейль. Вуд хотел было еще что-то сказать, но я опередил его:

– Какой эпизод показали в конце той записи?

Он кивнул и отвел глаза.

Я продолжал:

– Сколько снэпов мы с тобой сделали вместе?

– Что?

– Сколько раз ты вкладывал мяч мне в руки?

– Включая тренировки?

– Да.

– Тысячи.

– А из них сколько довели до цели?

Он на секунду задумался.

– Больше половины, это уж точно.

– А почему мы это делали?

– Потому что ты мог угадывать тактику защиты лучше, чем кто-то другой, и видел то, чего никто не видел.

– Даже если это так, у меня должна была быть причина, так что же это была за причина?

– Обмануть противника.

Я наклонился над столом.

– Существует разница между тем, что ты видишь, и тем, что есть.

– Даже если то, что ты говоришь, правда и она все это сфабриковала, причем так хорошо, что никто бы не смог лучше, единственный способ вернуть твою жизнь – это заставить ее признаться перед судьей, что она солгала, а твои шансы, что это случится, равны нулю.

– Я не собираюсь охотиться за ней, Вуд.

Он наклонился ко мне.

– Брось, Ракета, старик… ты можешь и не охотиться за ней, но тебе надо понять, что, пока тебя не было, люди не забыли. И уж точно не простили.

– Ты хочешь, чтоб я вернулся в Уайрграсс и постучал в двери? Узнал, не примут ли меня назад?

– Может, для тебя так было бы лучше. – Вуд поиграл с ключами от машины, лежащими на столе. – Даже если тебе и не нужна правда, давай представим на три секунды, что ты и вправду найдешь Одри. Можешь поспорить на свою бросковую руку, что ей-то уж она точно нужна. Рано или поздно тебе придется столкнуться с этим.

Он был прав, и я это знал. Я подпер голову руками.

– Сначала ее надо найти.