Бог пещер

Я был так заворожен этой необычайной пантомимой, что на секунду забыл об ужасном происшествии, свидетелем которого только что стал. Лишь несколько минут спустя я вспомнил о нем и осознал его значение. Тем временем тонкая фигурка продолжала ритмически покачиваться, пока из зеленых глаз птицы не брызнули сверкающие лучи, словно атомы растворяющегося изумруда. Фигурка медленно, как в трансе, двинулась к ней; я увидел, что это была девушка; мне не нужно было прислушиваться к тихим голосам вокруг, чтобы узнать в ней дочь Нарбина. Она скользила меж распростертых тел, не замечая их, а люди в благоговейном страхе отползали в сторону, освобождая ей путь. Не сводя зачарованных глаз с божественного создания, она приблизилась к Покрову Превращения и скрылась за ним. Затем, повинуясь невидимой руке, багряный занавес затрепетал. Раздалось тяжкое хлопанье крыльев, искры посыпались мерцающим дождем звездной пыли, раздался протяжный, громкий, пронзительный, разрывающий сердце крик — и Бог пещер исчез в занавешенном святилище!

Люди Нарбина вскочили на ноги, под сводчатым куполом зала звучал слитный гул восклицаний. Только сейчас я начал постигать смысл коварной уловки, путем которой, в присутствии верховного жреца, дочь Нарбина заняла место истинного избранника. Бог пещер принял жертву с благословения жрецов, которых должен уничтожить, ибо их собственная жертва была отвергнута. Некогда, в дни Чальмы, одного юношу, пешку в игре фракции недовольных, вытащили силой из-за занавеса; вместо него был предложен и принят другой — жрец правящего ордена. Не сумею ли я повторить это историческое чудо? Я заметил неуверенные и озадаченные движения жрецов, испуг на лице моего почтенного сородича. Черные перья Нарбина уже реяли у алтаря заклинаний. Я знал, что час пробил — нет, он безвозвратно уходил; я вскочил, преисполненный новообретенной отвагой, схватил копье, бросился вперед и раздвинул Покров. Здесь я остановился. Бог пещер снизошел на землю, и у моих ног простиралось огромное крыло, подобное сложенной золотистой накидке, а его полупрозрачные складки, как роскошная вышитая материя, были испещрены переплетенной сетью красных вен.

У моих ног простиралось огромное крыло.

В складках пряталось несуразно маленькое тело. Окружавшее его свечение трепетало с удвоенной быстротой, контуры тела судорожно и жадно содрогались; я понял, что под ним лежит дочь Нарбина. Пока я стоял, не в силах пошевелиться, существо подняло голову и уставило на меня долгий, пристальный взгляд; с его клюва стекала кровь ужасного пиршества.

Тянулись бесконечные минуты. Наконец моя кровь, застывшая от ужаса, согрелась в жилах и возобновила свой природный бег; страх оставил меня, и я приблизился к магнетической путеводной звезде моего существа, но тотчас отпрянул, не желая осквернить своей стопой ее золотую мантию.

И вдруг издевательский голос развеял чары:

— Не терпится Торке стать любимцем Бога? Не сейчас, о вдохновенный юноша — в один прекрасный день, быть может. Ибо Бог пещер видел тебя, и его не обманешь!

В то же мгновение чья-то могучая рука резко потянула меня назад, и я очутился вне пределов святилища. Глазам моим предстала кровавая бойня. Вокруг лежали десятки изуродованных трупов жрецов — с ними, безоружными, расправились прямо у алтарей. Престарелый верховный жрец пал там, где стоял, и его окровавленная голова — округлившиеся от ужаса глаза, раскрытый рот и нелепо высунутый язык — была насажена на медный посох понтифика и выставлена на алтаре заклинаний. Воздух еще звенел от криков воинов и был пропитан запахом смерти; я знал, что в городе царила анархия. Над моей головой промелькнул бронзовый топор Нарбина. Я вскинул руки, пытаясь уклониться. Но все было напрасно. Жестокое лезвие с шелестом ринулось вниз и распороло мое плечо, как бивень мастодонта; убегая, я споткнулся о собственную руку. Я упал и покатился под каменный трон верховного жреца; и когда меня настиг последний удар, принесший с собою ужасающую тьму небытия, я словно вновь заглянул в громадные зеленые глаза, окруженные красными кругами и мерцающие подобно зловещим звездам в дрожащем облаке лунного сияния!

Так завершил свой рассказ Шелдон. Я долго не мог прийти в себя. Казалось, его подвигло на это признание неодолимое внутреннее побуждение; лихорадочный поток удивительного красноречия, торжественный тон, с каким он подражал жреческим заклинаниям, и быстрая смена выражений страха, благоговения и ужаса на его лице — все говорило о давно прошедших веках; в его словах, как сквозь трещину в стене, мне виделись неистовые политические битвы и варварское великолепие забытой доисторической расы.

Договорив, он отвернулся, глядя в сторону — и я, как и он, стал невольно искать глазами отрубленную руку Торки, чьи пальцы сжимались и содрогались в ядовитом кровавом тумане древней резни.

Голос Шелдона вывел меня из задумчивости; но хотя обычные манеры вернулись к нему, я после часто вспоминал сказанные им тогда слова: