БОГ – ОН ИНОЙ

Человек, испытывающий прикосновение в буквальном смысле, познающий близость и признание другого, видящий, что ему сочувствуют, т. е. симпатизируют и сопереживают, – сумеет без страха открыться и научиться любить самого себя. Конечно, на все необходимо и время; работа одного только целителя тут недостаточна: тут необходима и сопричастность пациента, и деятельная любовь близких, всех его окружающих, и, наконец, милость Господня. Но терапевт – это главный и непосредственный партнер, который должен первым принять и высвободить скрытые, запрещенные или искаженные чувства больного. По этому поводу И. Баумгартен пишет: «Тут, по-видимому, действует принцип, по которому грех и зло людские могут быть преодолены лишь в том случае, если человек сможет открыть свое полное ничтожество другому, абсолютно безгрешному. Христос являет себя злым людям как «страждущий слуга Господень», как «козел отпущения» и «жертвенный агнец» («Pastoralpsychologie [Пасторальная психология]. – Diisseldorf, 1900. С. 542). Человек, врачующий душу, – в лице доктора, педагога, психолога или пастыря – это существо, которое имеет право ощущать себя Божественным орудием и представителем Христа, перед которым несчастный больной мог бы выплакаться и излить свое раздражение. А потом, если и целитель, и ищущий исцеления, обратятся к Богу, они постигнут слово – thera-peuo – во всей полноте этого понятия, то есть как необходимость помогать, исцелять, служить, проявлять доброту, быть рядом, молиться. Религия – не гарантия исцеления, она не освобождает от земных страданий. Это путь к обретению смысла жизни, который я, как терапевт, не могу предписать, а могу лишь предложить.

Но что случается, когда к вам приходит человек, потерявший способность верить? Человек, отвращающий свой взгляд от Господа, отрицающий всякое религиозное побуждение, и на вопрос: «Верите ли вы, что Бог может вас исцелить?» – дает отрицательный ответ?

В настоящий момент у меня на лечении находится юноша, перенесший психический приступ, в котором вылился весь его накопившийся гнев на отца. Его первым предложением после того, как мы поздоровались, было: «С молитвой и с церковью я не имею ничего общего; и все же во мне есть доброе семя». С тех пор, как он себя помнит, отец всегда отвергал его. Он никогда не брал его на руки, никогда не хвалил. Раньше мой пациент был убежденным министрантом (ребенок – помощник священника у католиков – перев.), теперь же это человек глубоко разочарованный и озлобленный. В его сновидениях большое место занимают животные и падение на большую глубину. Страхи и агрессивность идут рука об руку. Нужно отметить, что с 15 лет, когда он был свидетелем того, как отец избивал мать, он перепробовал самые разные виды борьбы. Но молиться – это для него проявление слабости. Его Бог очень похож на родителей: смесь беспомощности и угрозы.

Моя задача, прежде всего, – понять его и довести до того, чтобы он излил свою беспомощную злобу на отца. Этот отец – человек, сам подвергавшийся в свое время мучениям и обидам, не познавший любви, не смог ее проявить. Оба родителя моего пациента – прихожане католической церкви; впрочем, как нетрудно заметить, они посещают ее лишь формально. Ибо принадлежность к подлинному христианству не начинается с посещения церкви, а ведет туда. И так как мой молодой пациент не познал освобождающего воздействия религии, на меня ложится обязанность предъявить Богу его запросы, уповая на излечение его ран. Прикосновения он не переносит. Он потерял свою подругу, так как боялся ее объятий и каждый раз пытался ее бережно оттолкнуть. Я хочу заставить его понять, что он может излечиться лишь осознав свои страхи, и – как он научился бороться физически, он должен научиться бороться духовно. Но я еще не знаю, как все это ему разъяснить. Тут необходимо большое терпение и полное доверие к Богу. Пока я посоветовал ему не отказываться от прописанных ему врачом лекарств, так как они поддерживают мою терапию.