Бог одержимых

Минут через десять Дмитрий окончательно запутался и, не оборачиваясь, поискал у себя за спиной тряпку. Нащупав её, попытался что-то стереть. Ага! Как же! На этом клочке материи влаги было не больше, чем в тканях египетской мумии, пролежавшей в песке тысячу лет.

С минуту он пытался очистить от записей хотя бы часть доски. Из густого облака пыли послышался кашель. Я сдержанно улыбнулся.

— Чёрт меня побери! — закричал он, швыряя мел.

Мел раскололся и шрапнелью разлетелся по аудитории. На доске осталась большая жирная точка, приподнявшаяся над знаком гамильтониана в правой части уравнения условного равновесия.

— Уже!

— Что? — он вспомнил о моём присутствии. — Кто вы такой?

Я улыбнулся и, подойдя к кафедре, положил на стол визитку.

— Как наскучит метание камушков, приходите. Есть свободное местечко за партой…

И пошёл к выходу.

— Подождите! — окликнул меня Дмитрий. — Я понял: при ускорении заряда объединяются электрические и магнитные переменные, а при ненулевой третьей производной пути к уравнениям Максвелла цепляются уравнения Эйнштейна… Эй! Я не кончил!

— Это вы с женщинами кончайте! — бросил я, подходя к дверям. — На математику больше сил останется…

* * *

Дмитрий появился в моей лаборатории год спустя.

Бледный, осунувшийся, небритый.

Я следил за его публикациями: две статейки в "Национальном геофизическом" и одна в "Физическом вестнике". Не густо? Как сказать…

Он нёс фанерный ящик. Развевающиеся полы плаща были заляпаны грязью.

— Здрасьте! — громко поздоровался Дмитрий и тут же устремился к доске.

Мы как раз с одним из аспирантов заканчивали разбор довольно неожиданного следствия из весьма тривиальных предположений. Дело касалось теплофизики электролитов, в частности, поведения ионов в температурных полях сложной формы. На первый взгляд к проблемам Дмитрия эти вопросы не относились. А дважды на что-либо смотреть он пока не научился: схватил губку (влажную, между прочим!) и вытер доску. Потом отобрал мел у аспиранта и принялся инкрустировать плоскость своими рунами.

Я извинился и отпустил аспиранта, но вскоре заметил, что присутствующие оставили работу и, сгрудившись у меня за спиной, наблюдают за вязью формул Дмитрия. Тогда я жестами предложил разобрать стулья, и вскоре мы все, удобно устроившись, наблюдали за разворачивающимся спектаклем.

Дмитрию следовало отдать должное: он точно соразмерил пространство доски с объёмом представляемого материала. Ошибся он только один раз, но заметил это сразу, аккуратно стёр неловкое выражение и написал поверх правильное. Наконец, чистого места на доске не осталось. Он вытер руки, повернулся к нам и с видом довольного выступлением маэстро поклонился.

Я кивнул, и немногочисленная аудитория подарила ему две минуты энергичных аплодисментов.

Дмитрий подошёл к своему ящику, откинул запоры и снял крышку: на чёрной полированной подставке стоял диковинный прибор, состоящий из нескольких массивных соленоидов, электронного блока управления и направленной в зенит сужающейся к основанию спирали. Проволочная спираль была насажена на ось электродвигателя, который Дмитрий, даже не подумав спросить разрешения, немедленно включил. Проволока, быстро вращаясь, немедленно обратилась в размытый конус. Послышался тонкий визг и шорох трущихся деталей.

Дмитрий взял кусок мела, осторожно ощупал воздух над прибором и уложил на невидимое нечто мел. Он сделал два шага назад: над стремительно вращающейся спиралью висел кусок мела…

— Всё? — сухо спросил я. — Вы закончили свою клоунаду, молодой человек?

Несколько мгновений он вдумывался в смысл моих слов, потом побагровел:

— Я - Дмитрий Роганков, — веско сказал он. — Я придумал антигравитацию!

— Смело! — усмехнулся я. — А мне казалось, что автор этого явления, как, кстати, и любого другого, был известен задолго до вашего рождения. Но даже склонность к плагиату не даёт вам право врываться в помещение, где люди заняты настоящим делом.

В столбняке он пребывал с минуту, потом, очнувшись, обвёл нас взглядом. Ни тени улыбки не было на лицах моих студентов. А ведь каждому из них когда-то пришлось пройти такое же посвящение. Удивительно, почему все начинают с одного и того же? Может, я и вправду перемудрил с тяготением? В одном из лабораторных шкафов у меня несколько полок заняты антигравитаторами разных конструкций.

Роганков вернул на полочку доски мел и выключил прибор.

— Это всё, что вы можете сказать? — хрипло выдохнул он, нервно вытирая руки тряпкой.

— Ровно столько, сколько вы можете услышать, — ответил я.

— Хотелось бы большего…

— Тогда, для начала, приведите доску в порядок и восстановите записи, которые неосторожно стёрли.

Мне показалось, что он полагал, будто может что-то возразить. Поэтому я поспешил дать знак сотрудникам, и мы вернулись к прерванным занятиям.

Я не противник таких пауз. Интеллектуальное давление на мироздание — занятие захватывающее, но утомительное. Всем нужно как-то бодриться, и такие представления — незатейливые гимнастики ума — частенько бывают кстати. Особенно перед серьёзными прорывами или ответственными экспериментами.