Бог одержимых

— О, великий Шакти! — прошептал Лукич в наступившей тишине.

— Только этого не хватало! — сказал я. — Нас остановил самовлюблённый кретин!

— У неё ангельский характер, — заметил Лукич.

Я собрался с духом и включил вновь:

— …ванна с лепестками роз, мой повелитель. Надеюсь температура воды…

— Лин, хватит, — обрывает сладкие речи мужественный Шахтияр. — Ты отремонтировала кремальеру замка хозотсека? Сколько раз повторять…

— Конечно, мой возлюбленный. Ты просто по привычке не в ту сторону откручивал…

— Так что, сложно было сделать так, как я привык?..

— Я переделаю…

Я вновь выключил. Вырисовывалась невесёлая картинка: деспот-солдафон Шахтияр и юная рабыня, с которой обращаются по-скотски. Кроме того, невольница работает на полставки бортинженером, которого, невзирая на блестящую работу, унижают мелкими придирками. Я не выдержал и опять включил:

— Ладно, заткнись! Я буду спать… — кратко изложил свою версию галантности мужественный Шахтияр.

— Да, мой господин, — откликнулась Лин.

Я выключил.

— Может, ещё послушаем? — забеспокоился Лукич. — Вдруг они именно сейчас скажут что-то важное?

— В постели? — с сомнением переспросил я. — Думаю, будет лучше идти спать. А завтра… завтра, конечно, послушаем. Быть такого не может, чтобы эта парочка не обсудила между собой нашу дальнейшую судьбу…

Мы разошлись. Он — в спальню. Я — в кают-компанию.

* * *

Не спалось. Болели мышцы, израненные гравитацией; болела голова от избытка впечатлений; болело сердце от потери баржи. Кругом я видел только проблемы. Заурядный рейс превратился в какой-то фильм ужасов с весьма вероятным летальным исходом. И не было выхода. Если корабль Шахтияра и в самом деле какое-то секретное оружие военных, нас могут задержать надолго. А с учётом стоимости руды… зачем им вообще оставлять свидетелей? Сбросить на Юпитер и концы в воду… Или что там? В водород…

Примерно через час я сдался. Лёгкой победы в борьбе с бессонницей не получилось, и я отправился на кухню. Сварил кофе, добавил пакетик сухого молока, прихватил тюбик со сгущёнкой и направился в рубку, чтобы немного "погонять" компьютер — поупражняться в земной полилингвистике.

Дойдя до пилотской, я остановился — за дверью кто-то разговаривал. Вот дела! Я только собирался поискать среди языков Земли что-то общее с речью Шахтияра, а старик уже нашёл общий язык с его подружкой! Напряжение этого весьма хлопотного дня вылилось в очередной приступ ярости и злобы.

Я был в бешенстве.

Дед вошёл в рубку без разрешения!

Этот старый дурак сидит в МОЁМ кресле!

Эта реакция была настолько непривычна для моих поведенческих рефлексов, что меня на несколько минут будто парализовало. Я не мог сдвинуться с места!

Это было ещё одно звено в цепи случайностей, которая, в конечном итоге, перевернуло наш мир. Ко времени, когда я вновь обрёл способность двигаться, до меня начал доходить смысл беседы, невольно подслушанной у дверей собственной рубки.

— …Это, по меньшей мере, странно! — басил Лукич.

— Только так, — мелодично откликался на его недоверие нежный девичий голос. — Мужчина — хищник, охотник. Он упорядочивает окружающий мир. Приводит его к состоянию, при котором женщина и потомство могут без опаски выходить из пещеры. Женщина — хранительница очага и мира внутри жизненного пространства, объём которого обеспечивает мужчина. С этой точки зрения, мужчина — лишь инструмент женщины. Инструмент, о котором нужно заботиться…

— Но эти отношения не могут не развиваться. Где пещеры, а где мы? — упрямился Лукич. — "Хорошее" для троглодитов, не может быть "хорошим" для цивилизованного общества. Свобода — это здравый смысл, совесть и равноправие сторон. Женщина и мужчина — это, прежде всего люди…

Ещё минута, — и я тяжело опустился на пластик пола перед дверью. Присел и привалился спиной к переборке. Там, за дверью, старик витийствовал, обольщая юную деву. Временами она весьма пикантно хихикала, а он вторил ей солидным, уверенным смехом. Беседа шла о чём угодно: о равенстве полов и половом шовинизме, о цветах и пчёлах, о дожде и радуге…

Весь этот бред почему-то вносил в душу спокойствие и умиротворение. Я допил свой кофе с молоком, отставил в сторону чашку, расслабился, задремал, а спустя какое-то время заснул…

* * *

В восемь тридцать по бортовому времени мы завтракали.

Лукич сиял, но многословием не баловал. У меня ныло и болело тело. Тошнило. Кружилась голова. Я понимал, что это последствия резкого перехода от длительной невесомости к земному тяготению. Но облегчения это понимание не приносило. Кроме того, поражала стойкость старшего товарища. Лукич никак не выдавал собственной слабости, зато всячески поддерживал меня в моей немощи.

Он опять хозяйничал на камбузе. Я не возражал. Надо отметить, что моя стряпня, безусловно, и беднее по ассортименту, и хуже по качеству. Сегодня было картофельное пюре, тонкие ломтики отварной говядины, обжаренные в арахисовом масле, фруктовое желе и сок.

— Как спалось? — чуть насмешливо спросил Лукич.

Я так и не решил, стоит поднимать скандал из-за его вторжения в рубку или нет. Поэтому доел, выпил свой сок и только потом осторожно ответил: