Бог одержимых

Я знаю больше, чем могу сказать. И не потому что немой, а потому что вы, глухие, забыли о вещественности того, что нельзя потрогать руками.

К примеру, скажу я вам: "Душа бессмертна"! Или: "времени нет"!

???

А в ответ — тишина. Порядок. Не напрягайтесь! Я же понимаю: проку в не выстраданных знаниях столько же, сколько в не выкопанном золоте или в не выплаканной любви. Хоть бы один спросил: "что за душа такая? Чья"? И логику бы подвёл: ясен день "бессмертна" — ну, раз "времени нет"!

А я бы ответил, что Душу Создатель вам одну на всех выделил. Для общего пользования. И, поскольку каждый из вас, — носитель части Души, то и живёте вы все одновременно: и те, чьи кости успели перемешаться с песком, и те, чьи бабушки ещё прислушиваются к советам матери не спешить со взрослой жизнью.

Такая, вот, неопределённость. Это вам не Гейзенберг какой-нибудь — природа!

Вот и выходит, что "времени нет". И времена героев отнюдь не миновали. Герои — это вы, люди. И подвиги свои совершаете сегодня, сейчас. Когда толпитесь у трамвайной остановки или когда у пустого холодильника паритесь…

И все ваши слова и поступки делают мир таким, каким вы его видите.

Как подличаете словом, так и живёте. При чём тут я?

Лукавство в мои служебные обязанности не входит. Это всё ваши фантазии. С больной головы на здоровую. А честь и благородство я уважаю побольше вашего. И помочь всегда готов, особенно когда "совсем нельзя", но "очень хочется".

А чтоб не быть голословным, вот вам история.

Только без имён. В смысле, без фамилий. Мне ещё претензий от героев не хватало! Что от одного, что от второго. Они ведь живы. Оба! Что для вас "история" — для меня…

Эх! У вас даже слов подходящих не придумано. Придётся путаться в ваших суевериях: "был", "есть", "будет". Так что не обессудьте. Расскажу, как получится. Считайте, вольный перевод с моего, бесовского…

* * *

Их было двое: Фернан и Франсишек. Два приятеля, одногодки, наследники соседских обнищавших поместий на берегу океана. И так уж получилось, что оба, не отягощённые достатком или образованием, влекомые скорее юношеским задором, чем жаждой славы или наживы, оказались среди полутора тысяч латников Алмейды, который в 1505 году с двадцатью кораблями отправлялся ставить на колени далёкую Индию.

Надо сказать, поначалу судьба приятелей баловала: и подвигами, и удачей. Было интересно, было сказочно. Вот только беда подкралась нежданно и в чарующих взор доспехах — это была любовь. Любовь космических масштабов. Вернее, планетарных. На колени друзья поставили, но не Индию, а двух сестёр-тагалок, с которыми удалось познакомиться на одном из шумных базаров Малакки. И сами постояли рядом. Тоже на коленях. Да и не захотелось им с этих колен вставать. Видать удобными им показались циновки, которые сёстры по обычаю тагальских женщин всегда носили с собой.

Франсишеку повезло: один из трёх кораблей Антонио Абреу, на котором он удачно оказался, разбился и затонул. Сам Франсишек добрался до Амбоину, разыскал остров Мактан, на котором жили знакомые тагалки, да так и остался в раю, который полвека спустя назовут "филиппинским". Но его приятелю судьба приготовила терновник и дальнюю дорогу.

Фернан, и прежде не отличавшийся открытостью характера, теперь и вовсе замкнулся. Он получил ранение, потом второе. Он всё ещё латник, солдат. Никого не интересуют его чаяния. Ему бы дальше — на Восток. К своей женщине, к другу. А судно уходит в другую сторону, на юго-запад: Мадагаскар, мыс Доброй Надежды и наверх, на Север.

И вот он на родине.

Родни — никакой. За семь лет скитаний по чужим морям как-то подрастерялись приятели и подружки. Теперь он — чужак, без денег, без друзей и знакомых. По странной прихоти судьбы Франсишек находит возможность передать письмо о своей счастливой жизни в тагальском балангае, а я уж постарался, чтобы Фернан его получил! Родина в одночасье обернулась злобной мачехой. Фернан подсчитывает активы и приходит к выводу, что шансов у него нет: он не молод — ему тридцать два года, и у него есть цель, которая ему не по зубам.

Горькая смесь! Яд! Отрава…

Но это великий человек! Я повторяю: он — великий человек, задолго до того, как его именем вы разукрасили свои учебники по географии.

Не надеясь ни на что, не взывая ни к небу, ни ко мне, он глушил своё отчаяние учёбой.

Пять лет! Пять лет человек жил одиночеством и неисполнимой мечтой: добраться, доплыть, доползти до заветного берега, на котором его любят, помнят и ждут. У него удивительная восприимчивость к языкам. Месяц-другой стоянки в заливе, и он в состоянии вести непринуждённую беседу с аборигенами. Полгода — и они считают его "своим". Чуть ли не родственником. Вот так и получилась любовь. Слово за слово. А что же вы думали? Не от царапин же на коленках от тагальской циновки…

Чем он отличался от тысяч и тысяч таких же ветеранов, как сам? Скажу: памятью. Он помнил каждую секунду, проведенную в чужих морях, в чужих странах.