Бог одержимых

Его бугристая, перевитая жгутами мышц спина открыта. Шишка между лопатками, под которой прячется червь, уродует совершенство человеческого тела. Одним ударом я могу сломать ему позвоночник. Но для червя это хлопоты дня на два, не больше. Возможно, именно поэтому я лишь мягко пинаю противника в зад.

И вот: "венец" эволюции, гордость цивилизации, — человек космический на пороге прорыва к звёздам, унизительно растянувшись на кафеле душевой, скользит на пузе по мокрому полу. Его полотенце отлетает в сторону. Он унижен. Обнажён. Оскорблён. Что-то кричит. Интересно глянуть, как он треснется башкой об стенку. Но некогда.

Чем бы ни занимались его приятели, самое разумное сейчас — присесть. Что и делаю: присаживаюсь. И не напрасно… ох, не напрасно я так глубоко втягиваю голову в плечи! Вот он, — летит! А ещё говорят: рождённый ползать, летать не может… Приятель Бориса не придумал ничего лучше, как с разгону попытаться ударить меня двумя руками в спину. Не встретив опоры, проносится надо мной. Я тоже не сплю: немедленно приподнимаюсь, домкратом выталкивая его к верху, чтобы, значит, выше летел. Считай, пришёл его звёздный час!

В этом-то и суть: человек без опоры, без корней своих, — не человек, а мутуал. Но если бы Господь хотел, чтобы мы кого-то на себе возили, то приделал бы нам узду и шпоры…

"Второй" успевает сделать в воздухе только половину оборота, и со всей дури, без всяких там легкомысленных группировок и перекатов, бьётся мягкими тканями о кафель пола. Скользит к "первому". Борис уже приподнялся, но опять падает, сбитый с ног товарищем.

Ещё был тот, добряк на лавочке, который чела пожалел. Оборачиваюсь. Да. Так и есть. Вот он, "третий". Уже мою швабру подобрал, дурачок. Ну, зачем она тебе? Что ты с ней будешь делать?

Почему они все такие тупые? Мутаны-мутуалы… Будто мозги человеческие пополам делятся. А если тело и до этого умом не блистало, то после соития, и вовсе какие-то балбесы получаются. Уроды горбатые!

О! Замахнулся. Ну-ну… давай-давай…

Может, ещё шаг сделаешь?

Вот дурак! Шагнул-таки вперёд! Ну, не мать его?! Зачем ему этот шаг был нужен, спроси, — не ответит. Чтоб, значит, ближе ко мне. Чтоб, значит, наверняка… Бедняга! Лучше бы ты на своей лавочке оставался… и меня жалел.

Ухожу влево, и правой ногой бью его сбоку в колено.

Роняет швабру. Упал… кричит! За ногу держится. Вот психи, ну? Нога сломана? Через час срастётся! Червь всё сделает: починит и утешит.

Дверь распахивается: ну, ясно! Конвой вопли этих уродцев услышал.

Поднимаю руки и бухаюсь на колени.

— Они первые! Они у меня ведёрко забрали… и швабру.

Но эти тоже неулыбчивые, и шуток не понимают. Бах! Ботинком в грудь! Это не по спортивному… зачем же тебе дубинка, мутан-конвой? Зачем же обувью-то? Тяжёлой армейской обувью. Баня всё-таки… мог бы и в шлёпки переобуться.

Ба-бах… теперь в бок. Да что же это? Я же не мутуал-лимаксоид! У меня теперь рёбра месяц гнить будут!

А может, подняться и конвой, заодно, отметелить? Когда ещё такой случай представится?

3

Бытие. Гл. 3. Ст. 4:

"И сказал слизень жене:

нет, не умрёте"…

Тестацелл не обманывал.

Имелось ввиду:

"немедленно не умрёте"…

Белые стены. Металлические шкафы. Стеклянные полки. Всё блестящее, звеняще-позвякивающее, стерильное. Запахи хлорки, йода, пенициллина. Сестричка в белом, отутюженном халате. Белые сапожки — х/б пополам с брезентом на резиновой подошве. Волосы убраны под шапочку, чистенькое личико, гладкая шея, заметная грудь, талия и всё такое. Халат не короткий, не длинный… эх! Лучше бы короткий. Всё вместе — процедурная, и персонал при исполнении.

Свет неприятно моргает. Я зачем-то считаю периоды: один, четыре длинных, восемь коротких… потом быстро сбиваюсь: лампочка моргает часто-густо… и успокаивается.

Опять светло и спокойно.

Сестричка короткими очередями терзает клаву, вглядываясь в письмена на экране. Несколько раз отвлекается, что-то уточняет у старшего конвоя. Тот тихо отвечает. И вдруг, я будто просыпаюсь. А ведь я её знаю! Ха! Да это же Маринка! Точно!

— Что это у вас со светом? — спрашиваю.

Что-то же надо сказать? — после пяти лет разлуки.

— А что такое? — неприветливо снисходит медсестра до встречного вопроса.

Она на меня не смотрит. Подумаешь, в лазарет после драки штрафника привели. Ссадины-царапины, ушибы-гематомы. Вот если бы нос сломали, или рассечение — другое дело. Это рапорт, врач, объяснительные… швы и скобы-фиксаторы.

А так… освидетельствовать, что вывихов-переломов нет, и обратно в камеру, до полного психического соответствия современным представлениям армии о своих нуждах.

Это мутанам ничего не делается. Регенерируют, заразы, в момент. Ну, да: с червяками жить, червяками быть. Червяка хоть пополам порви, ему плевать. А половинки ещё и поспорят, кто из них главный.

— Моргает, — миролюбиво поясняю свой вопрос.