Бог неудачников

За те несколько месяцев, что мы не виделись, мать, как мне показалось, здорово сдала. Она и прежде не отличалась крепким здоровьем, а с тех пор, как умер отец, стала совсем слаба. У нее постоянно скакало давление, а в прошлом году случился микроинсульт. Алка тогда устроила мне страшный разнос, обвинив в бесчувственности. В итоге я на целую неделю переселился к ним на дачу и исполнял все ее прихоти. Кончилось это, правда, тем, что мы крупно поскандалили: я указал Алке на то, что у нее, на минуточку, есть еще муж и двое вполне взрослых детей, которых, между прочим, вырастила наша с Алкой общая мать, а, значит, ей и без меня найдется кем покомандовать. Алка, разумеется, от такого моего свободомыслия не на шутку разъярилась, и мне пришлось быстро сматывать удочки, благо, к тому моменту матери стало значительно лучше.

Теперь же мы с Алкой сидели бок о бок напротив матери и дружно изображали любящих родственников. Алка почти живо интересовалась моими делами, я без особого раздражения отвечал на ее идиотские вопросы. Мать смотрела на меня и тихо улыбалась. Могу себе представить, чего стоила бедной Алке эта сцена! Ведь ее с самого детства мучила страшная ревность. Она всегда считала, что мать любит меня сильнее, чем ее. Причем совершенно незаслуженно. Да, собственно, так оно и было, и я сам это знал, но что я мог поделать? Попробуй – объясни Алке, что любовь – штука иррациональная. Любят не за то, что есть, а за то, что могло бы быть. Тут все завязано на воображении. Впрочем, родительская любовь – явление отдельное, а потому мы с Алкой по гроб жизни будем мучиться каждый своим: она обидой за то, что получила этой любви меньше, чем ей требовалось; я – угрызениями совести за то, что мне незаслуженно отпустили лишку.

Наверное, я таким родился. Хотя сначала ничего как будто не предвещало, даже наоборот. Я был хорошим, послушным мальчиком. Меня хвалили воспитательницы в детском саду и учителя в школе, в которой я, как принято выражаться, шел на медаль, да так и не дошел. В последний момент сорвалось – получил четверку по алгебре. Помню, переживал, из-за того, что не оправдал надежд родителей и классной руководительницы и жутко завидовал Алке. Той в ту пору жилось куда как легче, потому что от нее никогда ничего не ждали. Говорили: да что с нее взять, выйдет замуж более-менее, да и ладно.

Училась она из-под палки, родители бились с ней, бились и, в конце концов, махнули рукой, направив нерастраченную энергию на младшенького. То есть на меня. И это вышло мне боком, а точнее, чертовой уймой комплексов, которыми я маюсь и поныне.

Та же Алка при каждом удобном случае поминает и мне, и матери, что, когда она в старших классах стыдилась своих немодных сапог, мне было куплено пианино, а разве я стал великим музыкантом? И вообще, разве я хоть кем-то стал? И крыть мне, как говорится, нечем. Точнее, я, наверное, мог бы сказать, что никого не просил покупать мне пианино, что ненавидел гаммы и вообще не собирался становиться музыкантом, ни великим, ни заурядным, но кого это интересовало? Много ли хорошего я поимел с того, что в меня вбухивались отрываемые от Алки деньги и напихивались разнообразные знания? Возможно, моя жизнь сложилась бы куда счастливее, будь я простым работягой, к примеру, часовщиком. Сидел бы себе, ковырялся в винтиках, шпунтиках и пружинках и не помышлял ни о каком писательстве. Мои руки были бы постоянно заняты, а голова работала только на то, чтобы поставить перед ними нужную задачу, и не отвлекалась бы на всякие там рефлексии и прочую ерунду.

С другой стороны, к тому, что у меня вдруг обнаружился писательский зуд, ни мать, ни тем более Алка никакого отношения не имели. Никто меня на этот путь не благословлял, я сам перед собой его зачем-то обозначил, а потому винить мне некого, разве что себя. Что касается матери и Алки, то они, наверное, согласны были бы видеть меня сегодня хоть кем-нибудь, хоть скучным и обрюзгшим отцом семейства, хроническим подкаблучником, лишь бы при деле. К их стану примыкал и Алкин муж Анатолий, правда, вынужденно и исключительно потому, что сестрица постоянно капала ему на мозги по поводу моей неустроенности. Анатолий даже предпринимал попытки мне помочь, по крайней мере, так он считал: находил мне «достойную» работу пиар-менеджера в том самом банке, в котором он сам теперь сделал карьеру, дослужившись до вице-президента. А когда из его затеи ничего не вышло (я отказался), с чувством выполненного долга «умыл руки» и всякий раз, как Алка подымает мою тему, демонстративно закрывается «Коммерсантом».