Бог не проходит мимо

Возле серого угрюмого здания церкви, больше похожего не на храм, а на офис бюро ритуальных услуг, стоял замерзший и осунувшийся Ильдар. С красными заплаканными глазами, синюшными губами и огромным букетом неестественно ярких, кроваво-алых роз, завернутых от мороза в прозрачную, застывшую, как лед, бумагу.

— Ты почему не заходишь? — спросила Настя.

— Я не могу заходить в православную церковь, я мусульманин.

— Она была твоей невестой. Пойдем, помолишься, некрещеные могут заходить, — добавила Алена.

— Нет, я не могу, я мусульманин, мне нельзя молиться в христианском храме. Возьмите цветы и деньги, помолитесь за нее и свечки поставьте, она же была православной, — и он трясущимися окоченевшими руками полез в карман за деньгами.

— Не надо денег, мы и так за нее помолимся, — ответила Настя.

«Какая она православная, — подумала Алена, заходя в полутемный притвор церкви. — Ильдар, наверное, не знает, что она два аборта сделала, не уверена была, что это от него беременности. Впрочем, зря я теперь так о ней. Упокой Господи ее душу».

Теперь, сидя в машине, Алена достала маленький изящный мобильник — подарок Руслана, набрала Настин номер. Трубку не брали.

«Эта Настя так и не обзавелась нормальным телефоном, клуша, никогда ей не дозвонишься. Надо ей трубку подарить».

Алена начала злиться. Через минуту набрала номер еще раз, долго не подходили, пока наконец она не услышала запыхавшийся голос Насти.

— Где ты ходишь? — почти заорала Алена. — Заведи наконец себе мобильный, не дозвониться до тебя.

— Мы гуляли, только вошли. Ты хочешь приехать? Приезжай, мы дома, больше никуда не пойдем.

— Подруга, ты понимаешь меня без слов, конечно, я хочу приехать. Жди.

Алена повернула к Ленинградскому проспекту, но минут через десять уперлась в плотный хвост еле ползущей пробки. Это обстоятельство еще больше заставило ее нервничать. Машины почти стояли, вхолостую тарахтя движками и извергая в воздух невыносимую вонь. Водители соседних авто лениво покуривали, крутили радиоприемники, разговаривали по мобильным, равнодушно поглядывая по сторонам.

Наконец пробка немного сдвинулась, Алена успела быстро перестроиться в небольшой просвет, образовавшийся в соседнем ряду, нагло подрезав при этом «помеху справа» в виде дряхлого, перекошенного «Опеля» цвета детской неожиданности, целившегося в ту же дырку. Рассерженный «Опель» истерично за сигналил и заморгал фарами.

Алена посмотрела на него в зеркало заднего вида и сквозь зубы произнесла: «Да пошел ты, переживешь». Она была так зла, что хотела показать ему средний палец, но вовремя сдержалась. «Опель» не успокоился и, улучив момент, оказался впереди, активно выпихивая из ряда Аленину «девятку» мятым гнилым задом.

Алену это хамство почти взбесило: «Была бы я на машине Руслана, посмотрела бы я на тебя, сволочь».

Она поймала себя на мысли, что последнее время очень часто видит себя рядом с Русланом. Вот и сейчас, в этом банальном эпизоде пробочной автобрани, она подумала о нем. Она привыкла свою жизнь связывать с его жизнью, не осознавая, насколько сильно сроднилась с ним, словно вросла в него и мыслями, и сердцем. Он стал близким и родным, именно родным.

Единственное, чего Алена не могла принять в нем, — его веру. Руслан прав: единство веры — главнейший аспект совместной жизни. Он — мусульманин, она — христианка. До сегодняшнего разговора с ним она считала, что подобное соотношение возможно, главное — любовь и взаимопонимание, а все остальное приложится. Он абсолютно прав: все остальное — это не остальное, это главное. И она должна сделать выбор. Еще час назад ее обескуражила столь жесткая и принципиальная позиция жениха, теперь она поняла, что он прав.

Пробка понемногу двигалась. Алена спокойно ползла в своем ряду, не пытаясь перестраиваться. Она уже пожалела, что отправилась к Насте. Что скажет Настя, ясно как белый день. Решать ей, а не Насте, и решать свою судьбу.

В этом году была очень холодная весна, шла вторая неделя после Пасхи. У Насти, конечно, будут куличи к чаю. Захотелось есть. Пробка опять встала. Алена вспомнила Великую субботу, впервые за много лет она пропустила все службы Страстной седмицы, даже на погребение плащаницы не ходила — боялась расстроить Руслана.

Великая суббота врезалась в ее память. В Москву внезапно пришел дикий холод. Небо почернело, и посыпался обильный мелкий снег, похожий на манну. Все закружилось и завертелось. Во дворах храмов стояли столы, ломившиеся от пасхальной снеди, принесенной на освящение. Белые облачения священников раздувались, как паруса, и сливались с метелью, словно были едины со стихией. Свечи в руках прихожан гасли, столы с куличами и люди, стоявшие подле и шедшие с узелками и сумками на освящение, мгновенно побелели. И только красные неугасимые фонарики горели кое-где робкими, дрожащими огоньками. К вечеру все прекратилось. Снегопад напоминал о себе только кучами мокрого серого месива под ногами тысяч людей, шедших к Пасхальной заутрене.

Начиналось Христово Воскресение.