Бог не любовь

Однако это лишь начало, а не конец дискуссии. Есть много обстоятельств, при которых желательно не донашивать зародыш до срока. Похоже, то ли природа, то ли бог понимает это: из-за неправильного развития плода очень многие беременности заканчиваются самопроизвольным «абортом», или в более деликатной версии — «не донашиваются». Это печально, но, пожалуй, меньшее зло, чем огромное количество детей-калек и детей-идиотов, которые иначе родились бы мертвыми или обреченными на коротенькую жизнь, мучительную и для себя, и для других. Внутриутробное развитие, как мы видим, представляет собой природу и эволюцию в миниатюре. Сначала мы напоминаем крошечных земноводных, затем у нас постепенно появляются легкие и мозг (при этом мы отращиваем и теряем ныне бесполезную шерсть), затем мы пробиваемся наружу и после непростого перехода начинаем дышать воздухом. Как и эволюция в целом, эта система безжалостно избавляется от тех, чьи шансы на выживание с самого начала были невелики: наши предки не выжили бы в саванне, если бы им пришлось беречь от хищников прорву тщедушных, беспомощных младенцев. Эволюцию в данном случае следует уподоблять не «невидимой руке» Адама Смита (этот оборот всегда вызывал у меня сомнения), но, скорее, модели «творческого разрушения», предложенной Джозефом Шумпетером. Согласно этой модели, мы принимаем во внимание безжалостность природы и потому, начиная с самых ранних предшественников нашего вида, приспособились к определенному количеству естественных неудач.

Таким образом, не каждое зачатие закончится — и никогда не заканчивалось — рождением ребенка. И с тех самых пор, как отчаянная борьба за существование начала ослабевать, человеческий разум стремится поставить под контроль частоту собственного размножения. Те семьи, что следуют прихотям природы, с ее любовью к избытку, привязаны к циклу рождений, который едва ли лучше жизни животного. Лучший способ контролировать рождаемость — профилактика. Неустанные поиски в этом направлении начались еще на заре письменной истории, и современные средства относительно надежны и безболезненны. Менее совершенное запасное решение, которое может быть желательным в силу других причин, — прерывание беременности: вынужденная мера, к которой даже в случае крайней необходимости многие прибегают с сожалением. Все мыслящие люди признают болезненный конфликт прав и интересов в данном вопросе и стремятся найти компромиссное решение. Единственное положение, совершенно бесполезное как с нравственной, так и с практической точки зрения, — дикое утверждение, что все сперматозоиды и яйцеклетки — это потенциальные жизни, слиянию которых ни в коем случае нельзя мешать, а после их объединения, даже самого мимолетного, появляется новая душа, требующая юридической защиты. По этой логике, внутриматочное устройство, не дающее оплодотворенной яйцеклетке прикрепиться к стенке матки, — орудие убийства, а внематочная беременность (катастрофическая случайность, в результате которой яйцеклетка начинает расти в фаллопиевой трубе) — это новый человек, а не обреченная зигота и прямая угроза жизни матери.

Священство встречает каждый шажок к разрешению этого спора ожесточенным сопротивлением. Даже попытки рассказать людям о возможности «семейного планирования» с самого начала были преданы анафеме, а первых активистов и пропагандистов (например, Джона Стюарта Милля) арестовывали, бросали в тюрьму или лишали работы. Всего лишь несколько лет назад мать Тереза объявила контрацептивы нравственным эквивалентом аборта, из чего «логически» вытекало (поскольку она считала аборт убийством), что и презерватив, и противозачаточная таблетка также суть орудия убийства. Она была даже немного фанатичней собственной церкви, но и здесь мы видим, что религиозное усердие и догматизм — враги добра. Они требуют от нас верить в невозможное и делать невыполнимое. Все аргументы в пользу примата жизни и защиты еще не родившихся детей дискредитируются людьми, для которых и нерожденные, и рожденные — всего лишь объекты догматических манипуляций.