Бог нажимает на кнопки

– Я не знаю, он ли автор технологии, – ответил Евгений. – Но автор самой идеи нам всем известен.

– Бог! – сказала Кирочка.

– Бог! – сказал Евгений.

– Бог! Он Бог! – сказал первый исцеленный инвалид, к которому они пришли с предложением сделать томографию. – И никто не имеет права в нем сомневаться!

– А если мы вам покажем видеозапись сканирования моего мозга? – спросил Евгений. – Это вас в чем-нибудь убедит?

– Нет, я даже смотреть не буду!

– Он нас выдаст, – сказала Кирочка, когда они с Евгением остались наедине.

– Значит, нельзя терять ни минуты. Надо как можно скорее попытаться уговорить других.

И они попытались.

Первой на проверку согласилась бывшая глухая. Та самая, с которой когда-то началось знаменитое шоу.

– Мне всегда претило, что нас выставили перед толпой, – говорила она. – В этом было что-то ужасно гадкое. Какое-то нездоровое честолюбие. И пренебрежение нашими чувствами. Я и соглашаться-то не хотела, но все-таки поддалась на уговоры.

– Почему?

– Потому что мечтала услышать, как мой самый родной человек говорит мне: «Я тебя люблю!» Я умела читать это у него по губам. Да он и писал мне об этом много раз: в письмах, в телефонных сообщениях, выводил кончиками пальцев по моей ноге. Но я хотела слышать! Ради этого и пошла на сцену. Потом, после того как меня оглушило и меня увели под руки эти нелепые девицы, мне было так жутко, что хотелось обратно в глухоту. И только его долгожданные слова «Я тебя люблю!» – он сказал их так нежно, так неимоверно сладко – только они примирили меня с новой действительностью. И даже сейчас я часто запираюсь в комнате, где все стены обиты звукоизоляционным материалом, чтобы спрятаться от этого жуткого гула. И целыми днями ни с кем не разговариваю. Только с ним одним. Так что вы видите, что они со мною сделали.

– Значит, вы согласны?

– Да. Я вам верю. И я пойду с вами.

– Отлично!

Постепенно в кабинете магнитно-резонансной томографии вызревал бунт.

Глава 7

Это были люди.

Очень много людей, которых если рисовать, то только так – толпой, сплошным потоком, надувающей и сжимающей тысячи легких волной.

Тюбики поездов и троллейбусов выдавливают их разогретую в спертом воздухе массу на асфальт, и они, мгновенно осваиваясь с внешней температурой, приободряются и расползаются в нужных направлениях.

Но транспорт при этом никогда не пустеет, а заполняется другими людьми, жаждущими других маршрутов ради других, одним им ведомых целей.

Впрочем, для художника, найдись таковой рядом и вздумай сделать набросок-другой, не будет никакой разницы. Их лица все равно не значимы. Их лица затерты до шаблонов по их собственной воле – чтобы другим неповадно было всматриваться и выискивать отличия, как в стандартной детской игре с похожими картинками.

«Точка, точка, запятая – вышла рожица кривая!» – вот он, совет для художника-любителя: старайся не старайся, а лучше не изобразишь.

Познакомьтесь, это – люди.

Испуганные и преисполненные надежд, истово верующие и сомневающиеся.

Люди, которым суждено причудливо сворачиваться очередями и расплескиваться каплями в переулки с площадей.

Люди, которых так умопомрачительно много для военных сводок и социологических опросов, что каждый из них отдельно становится как бы и ничем, стремится к нулю, расщепляется на аминокислоты и скармливается другим представителям мироздания.

Каждого такого не жалко, что бы с ним ни случилось. Казнят ли его или убьют на войне – о нем погорюют другие одиночки и только.

Так было всегда, так будет всегда. И как всегда, почти никто из них не задумывается об этом, занятый своими шагами, своими маленькими целями на ближайший вечер.

Среди них кого только нет! Эй ты, художник, ну присмотрись же наконец.

Вот печальная девушка. Смотрит в пол, крутит на пальце нитку из распоровшегося блузочного шва. Что с ней произошло? Хочешь знать? А ты умеешь хранить секреты?

Если умеешь, тогда слушай. Она совсем недавно вышла замуж. Ты ведь должен быть хорошим наблюдателем, художник – вот и присмотрись: кольцо совсем еще блестящее, почти без царапинок.

Но с того самого дня, как они поклялись друг другу в верности перед людьми и воплощением Бога живого на земле, она все грустит и задумывается: а люблю ли я?

И чем больше она привыкает к кольцу, которое уже перестает казаться лишним при мытье посуды и замачивании мужниных рубашек, тем с большей уверенностью она отвечает на свой так и не заданный вслух вопрос: нет, не люблю.

Зачем же выходила замуж? Сама не понимает, как ее угораздило. Вот и сидит, уставившись в пол. Прячет от других пассажиров набегающие слезы. Нервно крутит нитку. И совершенно не хочет домой.

Понимаешь ли ты ее, художник? Знаешь ли, что в такие моменты, когда ты находишься между – между работой и домом, между остановками автобуса, между падением монет в кошелек билетерши, которая еще не оторвала тебе билетик, – именно в такие моменты иногда больше всего ощущается позор неправильно сделанного выбора? И больше всего хочется задержаться в этом «между», как в спасительной колыбели, уберечься от следующих неправильных жестов и слов?