Бог любит Одессу

Он восхищал других рабочих партии тем, что почти наизусть знал Уголов­ный кодекс Российской Федерации. И семь раз был на экспертизе в Институте имени Сербского. Причем трижды его признавали вменяемым, а четыре раза невменяемым.

Как система самообучаемая, он просек то, что необходимо психиатрам, чтобы признать его невменяемым. Четвертый раз в Сербского он попал с большим шрамом на шее и рассуждениями, что видит будущее, о котором ему говорят двухметровые прозрачные личности. Попытка суицида плюс ясновидение убедили врачей в том, что перед ними психически больной человек.

В партиях Борис видел немало людей, отбывавших срок наказания, или тех, кто демонстративно относил себя, как говаривал Ачиков, к преступному миру. Почти все они были психопатами. А Чилиндра-Ачиков был на удивление уравно­вешенным человеком. Правда, иногда он «включал дурака», но это были внешние проявления, внутренне он всегда себя контролировал не хуже любого йога.

Но нормальный человек должен кого-то любить, а кого-то ненавидеть. Ачиков ненавидел паспортистов, людей, которые сделали его вором.

— Откинулся я первый раз, — говорил он Борису, переставляя фигуру на доске, — и решил с воровством завязать. Пришел прописываться. А дело было в Питере. А паспортист на меня посмотрел и говорит: ты еще на работу не устроился? Я отвечаю: нет.

— Так вот, когда устроишься, сразу ко мне или моему коллеге из района, где ты будешь работать. Понял?

Чего ж тут непонятного. Я на предприятия, а там мне говорят: а ты еще не прописался?

— Нет, — отвечаю.

— Ну, как только пропишешься, так сразу к нам, мы тебя на работу и возьмем.

Я снова к паспортисту, говорю: все заметано, берут меня на работу, про­писывайте. А он мне: где документ, что тебя взяли? Дернулся я еще раз туда- сюда, вижу, разводят меня. Тогда я взял и купил специальный клей.

— Зачем?

— А ты хочешь узнать, зачем? Намазал я этим клеем себе лоб, приклеил справку об освобождении, горячим утюгом провел, чтобы крепко въелась, и стал гулять по Невскому.

— И чем это закончилось?

— Статьей за хулиганство, новым сроком. Но после этого я уже к паспор­тистам никогда не ходил.

Чилиндру Борис разыскал через справочное, значит, все же ходил Ачиков на поклон к нелюбимым паспортистам.

На удивление, Ачиков встретил его так, будто давно ждал.

— А, начальник, — произнес он, открыв дверь квартиры, — входи. Чем обязан?

— Дело есть на миллион долларов, — пошутил Борис.

— Заходи, поговорим, — ответил Ачиков, — серьезные дела на пороге не решаются и с порога не начинаются.

Ачиков проводил его на кухню и стал готовить чай.

Борис обратил внимание, что в квартире необычно чисто.

— Женился? — спросил он у хозяина квартиры.

— Приходит женщина, — уклончиво ответил тот, — тебе «настоящий» или «купец»?

— У тебя «купец» как «настоящий», если я помню.

— Ну, тут ты, начальник, не прав, какой бы крепкий ни был «купец», он всегда заваривается, а настоящий варится. Тут, как говорят в Одессе, две большие разницы.

— А ты когда-нибудь был в Одессе?

— Нет. А почему спросил?

— Потому что базар, как ты говорил ранее, пойдет за Одессу.

— Базар, говоришь, ну ладно.

— Значит, в Одессе ты не был, но сориентировать меня по Одессе можешь?

— Сориентировать могу, тут сложностей особых нет, люди, они всегда и везде люди, хучь в Н-ске, хучь в Одессе. Правда, как ты когда-то говорил, со своей спецификой.

— А ты помнишь, что я говорил?

— Ну ты же помнишь.

— Я другое дело, у меня хорошая память.

— Ну а мне все надо было помнить. Все в жизни могло пригодиться. Вот ты ко мне пришел не чаи распивать, так? Значит, я тебе пригодился, а отсюда я — человек нужный тебе, сокращенно — нужник. Как тебе мой юмор?

— Нормально, но где-то я это уже слышал.

— Да, разумеется, все эти афоризмы существуют не один десяток лет, просто одни их слышат впервые и восхищаются неожиданным поворотом мысли, а другие знают их давно и используют для того, чтобы произвести нужный эффект. Итак, что тебе нужно в этой Одессе?

Они закончили чайную «церемонию» и перешли в «зал», единственную в квартире комнату.

— Вот видишь, — сказал Ачиков, — все в жизни когда-нибудь может при­годиться. Я не буду корчить из себя законника или авторитета. Я не был ни тем, ни другим и только сейчас понимаю, что был исследователем того мира, о котором ты говоришь. Пришли другие времена, и тех отношений уже нет, хотя кое-что в качестве реликта осталось. Может, тебе и повезет, если будешь использовать то, о чем я тебе скажу.

— Но это резервный вариант, — возразил Борис, — на всякий случай.

— Случаи бывают всякие, — сыронизировал Ачиков, — и скорее всего, твой основной вариант там не прокатит.

— Почему?

— Кинуть лоха теперь в доблесть.

— А я лох?

— Да не только ты. Вот ты приехал туда с некими предложениями или предъявой и затеял базар с теми, кто там живет, кто принадлежит к какой- то кодле блатной или не блатной, не столь важно. За ними кодла, а за тобой никого. Возникает желание кинуть тебя, ведь это будет стоить недорого, да и отвечать потом не перед кем. Ты для них корова, которую они могут подоить. А если молоко кончится, прирезать.