Бог лабиринта

Я не дал ей договорить и снова прижал к себе, но уже без сексуального желания. Я успокаивал ее, говоря, что все это ее домыслы. Расспросив ее подробнее, я узнал, что фрау Дункельман рассказывала ей о каких-то сексуальных церемониях.

Анжела сказала:

– Я знаю, что все это ужасно, но мне хочется тебя соблазнить.

– Постараюсь не разочаровать тебя.

Но мы оба понимали, что любовная лихорадка прошла. Чтобы убедиться в этом, я прижал ее к постели и нежно поцеловал, затей погладил ей груди и бедра. Она расслабилась, как ребенок. Мы занялись с ней любовью, но это уже была нежная любовь семейной пары, а не эротическое безумие. Десять минут спустя раздался звонок в дверь. Я пил мартини у себя в комнате, а Анжела принимала душ в ванной.

Кернер выглядел довольно необычно: высокий, с опущенными плечами и почти совершенно лысой головой. Он сразу же напомнил мне какого-то окарикатуренного литературного персонажа, а не живого человека. Подбородок у него был слабый, а лицо какое-то неопределенное. И все же он производил впечатление немного странного, ушедшего в себя, интеллигентного человека. Голос у него был высокий, но мягкий и оказывал на собеседника гипнотическое воздействие после пятиминутной беседы с ним. Немецкий акцент у него был сильно выражен. Его серый костюм выглядел дорогим, но слегка поношенным и потрепанным.

Он отказался от выпивки – «Я пью только фруктовые соки» – и устроился на краешке глубокого кресла, бессильно свесив между колен костлявые руки, ухитрившись выглядеть одновременно и зажатым, и расслабленным. Когда вошла Анжела, он вскочил на ноги и склонился, целуя ей руку, с естественной грацией и любезностью, которые, казалось, выражали его внутреннюю сущность. Анжела предложила ему перейти на диван. На этот раз он сел с преувеличенной небрежностью, откинувшись на спину в углу дивана и заложив ногу за ногу. Затем он начал:

– Итак, мой дорогой мистер Сорм, это действительно огромная честь для меня встретиться с вами. Я хорошо знаю ваши книги. (Последнее, как выяснилось, было сущей правдой: с педантичной немецкой методичностью он обильно цитировал целые абзацы из моих книг.) И позвольте мне сразу заявить: я надеюсь, вы найдете некоторые мои идеи такими же интересными, какими я нахожу ваши…

Я видел, что Анжеле не терпелось спросить у него о Дункельманах, но очень трудно было перебить плавное течение его разговора об идеях: кроме того, возникло ощущение, что он счел бы тривиальным отвлекаться по пустякам от обсуждения Гельдерлина и Ясперса.

Я даже не буду пытаться передать его разговор полностью. Он говорил безумолку до самой полуночи, пока нас не покинул. Диапазон его интересов очень широк – от немецкого романтизма до идей Райха и развития этих идей им самим. Я только постараюсь вкратце передать его основные мысли.

Дункельманы очертили в общем позицию Вильгельма Райха. Кернер описал ее более подробно, выделив три периода в его деятельности, начиная с его увлечения Фрейдом, затем разрыв с фрейдизмом и переход к «анализу характера» – большинство ученых именно здесь видят наивысшие его достижения – и, наконец, его причудливый физический период, когда, как он полагал, он открыл мистическую энергию, названную им «оргоном», которая может концентрироваться разными необычными способами. Меня удивляло, что Кернер одобрял более или менее материалистические теории о неврозах (Райх был членом Коммунистической партии, пока его не исключили за его неортодоксальные взгляды на причины фашизма).

Я начал лучше понимать Кернера, когда он заговорил о концепции Райха «Броня характера» – как люди развивают различные жестокие черты характера, чтобы прикрыть свои недостатки и сомнения, и как эти черты характера могут в конечном счете превратиться в бронированный комплекс, который задушит личность, находящуюся под его защитой. Кернер явно принимал все это близко к сердцу. Казалось, он поставил перед собой цель вообще обходиться без всякой брони для своей личности: он выглядел абсолютно незащищенным и постоянно меняющимся. Он откровенно рассказал нам, как Райх излечил его от мышечной зажатости и скованности, из-за чего он часто буквально корчился в агонии. Подобная зажатость и скованность обусловлены смущением и стеснительностью сверхчувствительного человека – ведь точно так же рука школьника становится зажатой и скованной, если учитель стоит над ним и заглядывает к нему в тетрадь из-за его плеча.