«Бог, король и дамы!»

Поиски шевалье де Бретея закончились быстро. Близость к королевскому двору была слишком притягательной, чтобы кто-либо из обитателей Турени пожелал от нее отказаться, однако те же обитатели Турени владели немалым количеством заброшенных охотничьих домиков, ферм и мельниц, которые можно было перестроить хоть в очаровательные любовные гнездышки, хоть во дворцы. Огюст не собирался повторять подвиг Жиля Бертело и его супруги Филиппы Лебаи и превращать какую-либо мельницу в волшебный замок, но охотничий домик в Турени приглядел. И даже съездил в Париж, дабы выправить владельческие грамоты после покупки дома у управляющего имением.

В столице Огюст постарался совместить приятное с полезным, точнее, приятное с приятным. Быстро завершив все дела и заказав дюжину модных костюмов, шевалье отдался веселью. Веселился молодой человек так, как это делали сотни провинциальных дворян до него, чувствуя себя в столице французского королевства словно в завоеванном городе. И, конечно, молодому человеку даже в голову не приходило обращать внимание на ворчание горожан, на тот глухой ропот, который в один далеко не прекрасный для виновника день разразится свирепой бурей, безжалостно сметая все на своем пути, не разбирая правых и виноватых.

Господин де Бретей во весь голос обсуждал неуклюжие манеры почтенных буржуа, постный вид их жен и дочерей и ни разу не попытался придержать коня, галопом проносясь по улицам Парижа. Не удивительно, что на третий день пребывания в столице Огюст сбил с ног почтенного буржуа, переходящего улицу у церкви Сен-Совер. На этот раз ропот простонародья был таким громким, что достиг ушей даже шевалье де Бретея. Молодой человек искренне удивился, что столь незначительное происшествие могло взволновать грубых простолюдинов. Почитая себя дворянином безупречным, Огюст счел необходимым вернуться на место происшествия, представиться пострадавшему и даже швырнуть ему золотую монету «на лечение». Восторженные крики простонародья, никак не ожидавшего от заносчивого юнца подобной щедрости, окончательно вскружили голову Огюсту. Молодой человек подбоченился и швырнул несчастному еще один экю. Швырнул и довольный поехал прочь.

Мэтр Жамар сжимал в перепачканной ладони злосчастные монеты и чуть не плакал от ярости. Нет, даже не то, что он едва избежал гибели под копытами коня, вызывало в почтенном буржуа бурю негодования — к наглости столичных, а также заезжих дворян мэтру было не привыкать. Но от мысли, что юнец-провинциал обошелся с ним словно с уличным попрошайкой, в голове мэтра рождались планы мести один страшнее другого. А мстить Жамар умел. Это умение постигали не одно поколение его предков. Шевалье де Бретей сколько угодно мог полагать, будто человек, одевающийся в унылое черное сукно, толстые шерстяные чулки и тяжелые башмаки с прямоугольными носами, не заслуживает внимания — достойный мэтр собирался доказать молодому человеку, что соблюдение эдиктов против роскоши еще не делает его бестолковым и безобидным обывателем.

Строго говоря отпрыск одного из знаменитейших судейских семейств и наследник одного из богатейших парижских торговцев никак не мог быть признан безобидным. С ранней юности Жамар видел, какими смирными делаются гордые дворяне, приходя в приемные судейских. Конечно, вначале некоторые из них начинали кричать, топать ногами и даже грозить палками, если мэтры немедленно не решат тяжбу в их пользу, но по прошествии некоторого времени и самые спесивые из вельмож принимались ублажать судейских лестью, дорогими подарками, крупными денежными суммами, а временами даже приводить к ним для услуг своих хорошеньких бедных родственниц. На пирушках судей, докладчиков по делам, писцов, клерков и прочего судейского люда не раз приходилось слышать пикантные истории, в которых оказывались замешаны дочери и племянницы самых славных во Франции дворянских родов, а от щедрости ищущих правосудия дворян немало перепадало не только судьям, но и привратникам. Жамары готовы были терпеть заносчивость дворян на улице при условии, что сполна возьмут свое в приемных и кабинетах. Народ попроще и вовсе не пытался перечить господам в мантиях, и уж с ним мэтры обращались с таким высокомерием, словно были по меньшей мере маркизами. Десятая или даже пятая часть от имущества, из-за которого сражались противники, беззастенчиво навязываемое родство — господа судейские делали с просителями все, что им заблагорассудится. Именно таким образом мэтр Жамар и стал зятем одного из богатейших парижских торговцев. Стоило его почтенному батюшке узнать о тяжбе из-за наследства двух братьев-виноторговцев, у одного из которых была единственная наследница-дочь, а у другого — пять сыновей, как мэтр Жамар-старший предложил отцу дочери содействие, если тот согласиться отдать наследницу замуж за одного из его отпрысков.