Бог-Император Дюны

— Мудрец из моих предков… который, на самом деле, тоже я сам, Ты ведь понимаешь? Ты понимаешь, что в моем прошлом для меня нет чужих?

Она кивнула в благоговейном страхе.

— Этот мудрец заметил, что богатство — это орудие свободы. Но погоня за богатством — это путь в рабство.

— Космический Союз и Орден поработили сами себя!

— Так же, как икшианцы, Тлейлакс и все остальные. Время от времени им удается разнюхать тайничок с меланжем — это постоянное разнюхивание и держит их в плену, не давая уделить внимание чему-то еще, Очень интересная игра, не правда ли?

— Но когда последует насилие…

— Тогда будут голод и суровые помыслы.

— Здесь, на Арракисе, тоже?

— Здесь, там, повсюду. Люди будут оглядываться на мою тиранию, как на СТАРЫЕ ДОБРЫЕ ДЕНЕЧКИ. Я стану зеркалом их будущего.

— Но это будет ужасно! — запротестовала она.

«Ее реакция и не могла быть иной», — подумал он.

И сказал:

— Поскольку земля откажет людям в поддержке, выжившие станут тесниться во все меньших и меньших убежищах. Жестокий процесс естественного отбора будет воспроизведен во многих мирах взрыв рождаемости и иссякание пищи.

— Но не способен ли Союз…

— По большей части, Союз окажется беспомощен из-за нехватки меланжа, чтобы использовать доступный транспорт.

— И богатые не спасутся?

— Некоторые из них.

— Значит, на самом-то деле Ты ничего не изменил. Мы будем точно также продолжать сражаться и умирать.

— До тех пор, пока Песчаный Червь не воцарится вновь на Арракисе. Тогда мы проверим себя на основополагающий жизненный опыт, к которому все причастятся. Мы усвоим, что происшедшее на одной планете может произойти на любой.

— Так много боли и смерти, — прошептала она.

— Разве Ты не понимаешь насчет смерти? — спросил он. — Ты должна понять. Народы должны понять. Вся жизнь должна понять.

— Помоги мне, Владыка, — прошептала она.

— Это самый глубинное знание любого создания. — Когда жизнь недостаточно соприкасается со смертью, тогда для ее осознания на помощь приходят угрожающие ей признаки: опасные болезни, травмы, несчастные случаи… роды для женщины… и, некогда, боевые баталии для мужчин.

— Но твои Рыбословши…

— Они учат выживаемости, — сказал он.

Ее глаза широко раскрылись — она вдруг поняла.

— Способные выживать. Разумеется!

— Как же Ты чудесна, — сказал он. — Как редка и чудесна. Да будут благословенны икшианцы!

— И прокляты?

— И это тоже.

— Я не думала, что когда-нибудь смогу понять насчет Твоих Рыбословш,

— сказала она.

— Даже Монео этого не видит, — сказал он. — А Данканы — это мое отчаяние.

— Для того, чтобы пожелать сохранить жизнь, Ты должен ценить ее очень высоко — сказала она.

— И именно способные выживать восприимчивей и ярче видят красоты жизни. Женщины понимают это намного лучше мужчин, потому что рождение — это отражение смерти.

— Мой дядя Молки всегда говорил, что у Тебя есть веские причины отказывать мужчинам в войнах и в случайном насилии. Какой же горький урок!

— Кроме легкодоступной жестокости у мужчин очень немного возможностей выяснить, как же они встретят свой последний жизненный опыт, — сказал он.

— Что-то упущено. Развитие психики остановилось. Это ли подразумевают люди, говоря о мире Лито?

— Что Ты заставляешь нас барахтаться в бесцельном упадке, как свиньи барахтаются в своей собственной вонючей жиже.

— Как точна народная мудрость! — усмехнулся он. Упадок.

— Большинство мужчин не имеют принципов, — продолжила она. Икшианские женщины постоянно на это жалуются.

— Когда мне нужно распознать мятежников, я выглядываю мужчин с принципами, — сказал он.

Она безмолвно на него поглядела, и он подумал, каким же глубоким свидетельством ее разума является эта простая реакция.

— Где, по-твоему, я нахожу моих лучших управляющих? — спросил он.

Она резко выдохнула.

— Принципы, — продолжил он, — это то, за что Ты сражаешься. Большинство мужчин проходят сквозь всю жизнь не изменившимися, кроме самого последнего момента. У них так мало неприятных обстоятельств, в которых можно было бы испытать себя.

— У них есть Ты, — сказала она.

— Но я настолько могуществен, — сказал он. — Я равнозначен самоубийству. Кто пойдет на верную смерть?

— Сумасшедшие… или отчаянные. Бунтовщики?

— Я — их эквивалент войны, — сказал он. — Хищник из хищников. Я — та связующая сила, которая сотрясает их.

— Я никогда не думала о себе, как о бунтовщице.

— Ты — кое-что намного получше.

— И Ты каким-то образом меня используешь?

— Да.

— Не как управляющего, — сказала она.

— У меня уже есть хорошие управляющие — не подверженные порче, смышленые, рассудительные, открыто признающие свои ошибки, быстрые в принятии решений.

— Они были бунтовщиками?

— В большинстве своем.

— Как Ты их выбрал?

— Я же сказал тебе, они сами себя выбирали.

— Тем, что выживали?

— И этим тоже. Но есть и большее. Разница между хорошим управленцем и плохим сводится к одному. Хорошие управляющие принимают немедленные решения.

— И приемлемые?