Бог-Император Дюны

— Именно, — согласился Лито. — Отчитайтесь об этом со всей тщательностью вашей начальнице, восхитительной Преподобной Матери Сайксе. Сообщите ей за меня, что я предпочитаю компанию хищников компании добычи, — он взглянул на Монео, и тот сразу стал весь внимание. — Монео, с волками в моем лесу покончено. Они должны быть заменены человечьими волками. Пригляди за этим.

Пророческий транс не похож ни на какой другой визионерский опыт. Это не отступление от обнаженности внешних восприятий (каковым являются многие состояния транса), а погружение во множественность новых движений. Вещи движутся. Это прагматизм из прагматизмов посреди Вечности, самосознание, востребуемое для достижения в итоге неразрывного понимания, что космос движется сам по себе, что он изменяется, что меняются его законы, что ничто не остается устойчивым и абсолютным в таком всеобщем движении, что механические объяснения чего-либо срабатывают лишь внутри малых ограничений, и что как только эти стены рушатся, рушатся и рассыпаются прежние объяснения, сносимые прочь новыми движениями. То, что видишь в таком трансе — отрезвляет и часто потрясает. Оно требует от тебя наивысших усилий, чтобы остаться единым целым, но даже при этом возвращаешься из этого состояния полностью изменившимся.

Украденные дневники

В ночь Дня Аудиенций, пока другие спали, сражались, мечтали и умирали, Лито отгородился от мира, в приемном зале, чтобы передохнуть. Никого вокруг, лишь несколько доверенных Рыбословш в карауле у входа.

Он не спал. Его ум метался между необходимостью и разочарованием.

«Хви! Хви!»

Теперь он понимал, почему Хви Нори была послана к нему. Как же хорошо он понимал!

«Моя самая тайная из всех тайн вышла наружу».

Они разгадали его тайну. Свидетельством тому была Хви.

Мысли его отчаянно метались. Нельзя ли обратить вспять эту ужасную метаморфозу? Возможно ли вернуться к человеческому состоянию?

«Невозможно».

И даже, будь это возможно, обратный процесс занял бы столько же времени, сколько понадобилось ему, чтобы достичь нынешнего состояния. Чем будет Хви через три с лишним тысячи лет? Сухим прахом и костями в гробнице.

«Я мог бы вывести кого-нибудь, похожую на нее, и подготовить специально для себя… но это уже не будет моя душистая Хви».

А что произойдет с Золотой Тропой, если он очертя голову, устремится к таким эгоистичным целям?

«К черту Золотую Тропу! Думали когда-нибудь обо мне эти набитые идиоты? Ни разу!»

Нет, неправда. Хви думает о нем. Она разделяет его муку.

Это были мысли сумасшествия, и он старался отогнать их, продолжая воспринимать из внешнего мира звуки неслышных шагов охранниц и воды, струящейся под полом его палат.

«На что возлагал я мои чаяния, когда сделал этот выбор?»

Как же толпа внутри него рассмеялась над этим вопросом!

Разве нет у него задачи, которую он должен довести до конца?

Разве не в этом самая суть того соглашения, которая держит всю эту толпу в подчинении?

— У тебя есть задача, которую ты обязан завершить, — говорили они. — У тебя лишь одна цель.

«Единственность цели — примета фанатика, а я не фанатик!»

— Ты должен быть циничным и жестоким. Ты не можешь нарушить договор.

«Почему бы и нет?»

— Кто дал клятву? Ты. Ты выбрал свой путь.

«Чаяния!»

— Чаяния, творимые историей для одного поколения, часто разбиваются в следующем поколении. Кому это знать лучше, чем тебе?

«Да… и разбитые чаяния могут отчуждать целые нации. А я один — целая нация!»

— Вспомни свою клятву!

«Разумеется. Я — разрушительная сила, на целые столетия выпущенная на волю. Я ограничиваю чаяния… включая мои собственные. Я торможу маятник».

— А затем отпустишь его на свободу. Никогда об этом не забывай.

«Я устал. Ох, как же я устал. Если бы только я мог уснуть… по-настоящему уснуть».

— Фу-ты ну-ты, сколько жалости к самому себе.

«А почему бы и нет? Кто я такой? Предельно одинокий, которого вынудили посмотреть на то, кем он мог бы быть. Каждый день я гляжу на это… а теперь Хви!»

— Твой выбор, первоначально бескорыстный, теперь наполняет тебя эгоизмом.

«Всюду вокруг опасность. Я должен носить свой эгоизм как защитный доспех».

— Есть опасность для всякою, кто соприкасается с тобой.