Бог-Император Дюны

«Прямо к делу! — Не отвиливая. — Большинство Атридесов прошло этим путем», — подумал он. Это было тем характерным, говорящем о сильном внутреннем ощущении личности, что он старался удержать, улучшая их скрещиванием. Это.

— Мне нужно выяснить, что с тобой сделало время, — сказал он.

— Зачем Тебе это нужно?

«Страх чуть-чуть звучит в ее голосе, — подумал он. — Она думает, я буду допытываться о ее ничтожном мятеже, об именах ее оставшихся в живых соучастниках».

Увидя, что он молчит, она спросила:

— Ты намерен убить меня так же, как убил моих друзей?

«Итак, она слышала о битве перед посольством. И предполагает, что я знаю все об её прошлой бунтарской деятельности. Монео прочел ей назидание, черт его побери! Что ж, я в этих обстоятельствах сделал бы то же самое».

— Ты и в самом деле Бог? — осведомилась она. — Не понимаю, почему мой отец в это верит.

«У нее есть сомнения, — подумал он. — Значит, у меня остается свобода для маневра».

— Определения разнятся, — сказал он. — Для Монео я Бог, и в этом правда.

— Некогда Ты был человеком.

Ему начали доставлять удовольствие прыжки ее интеллекта. В них было уверенное охотничье любопытство, одна из самых отличительных примет Атридесов.

— Я тебе любопытен, — сказал он. — Со мной — то же самое по отношению к тебе. Я испытываю любопытство, кто ты такая.

— Что заставляет Тебя думать, будто я любопытствую?

— Ты обычно так пристально за мной следила, когда была ребенком. И сегодня я вижу то же самое выражение в твоих глазах.

— Да, я гадала, что это такое — быть тобой.

Мгновение он внимательно ее разглядывал. Тени лунною света спрятали ее глаза, что позволило вообразить, будто они точно так же полностью синие, как и его собственные, синева спайсомана. С этим воображаемым добавлением Сиона обретала занятное сходство с его давно умершей Гани. Овал ее лица и посадка глаз. Он чуть не сказал Сионе об этом, но затем подумал, что лучше не говорить.

— Ты ешь людскую пищу? — спросила Сиона.

— Долгое время после того, как я надел на себя кожу песчаной форели, я чувствовал желудочный голод, — сказал он. — Иногда я принимаю еду. В основном мой желудок ее отвергает. Реснички песчаной форели проникли почти всюду в мою человеческую плоть. Еда стала для меня одной докукой. Ныне я могу переваривать только сухие вещества, содержащие немножечко спайса.

— Ты ешь меланж?

— Иногда.

— Но ты больше не испытываешь человеческого голода?

— Такого я не говорил.

Она выжидающе на него посмотрела.

Лито восхитился ее способностью дать ощутить свой вопрос, не задавая его вслух. У нее ясная голова, и она многому научилась за свою короткую жизнь.

— Желудочный голод был черным чувством, болью, от которой я не мог найти облегчения, — проговорил он. — Я бегал тогда, бегал, как безумное насекомое, через дюны.

— Ты бегал?

— В те дни мои ноги были длиннее тела. Я без труда пользовался ими. Но голодная боль никогда меня не покидала. Я думаю, это был голод по моему утерянному человеческому.

Он заметил в ней зачатки неохотного сочувствия, интереса.

— Ты до сих пор испытываешь эту боль?

— Сейчас это только тихое жжение. Это один из признаков моей окончательной метаморфозы. Через несколько сотен лет я уйду в песок.

Он увидел, как она стиснула кулаки своих опущенных по бокам рук.

— Почему? — вопросила она. — Почему Ты это сделал?

— Не все плохо в этой перемене. Сегодняшний день, например, был очень приятен. Я чувствую мягкое и зрелое довольство.

— Есть перемены, которые нам не видны, — сказала она.

— Я знаю, что они должны быть.

Она разжала кулаки.

— Мои зрение и слух стали крайне острыми, но не мое осязание. Кроме ощущений моего лица, ощущения мои не такие, как раньше. Мне этого не хватает.

И опять он заметил в ней неохотное сочувствие, настойчивое стремление понять. Она хотела ЗНАТЬ!

— Когда живешь так долго, как Ты, то как ощущается течение времени? Движется ли оно быстрее, по мере того, как проходят годы?

— С этим дело странное, Сиона. Порой время для меня мчится, порой оно ползет.

Постепенно, по мере того, как они говорили, Лито уменьшал спрятанное освещение в своей башне, пододвигая тележку все ближе и ближе к Сионе. Теперь он и вообще его выключил, остался только свет луны. Передняя часть тележки выдавалась на балкон, лицо Лито было всего в двух метрах от Сионы.

— Мой отец говорит, чем становишься старше, тем медленнее для Тебя идет время. Это ты ему такое рассказал?

«Проверяет мою правдивость, — подумал он. — Значит, она не Видящая Правду».

— Все относительно, но, сравнивая с человеческим ощущением времени, это правда.

— Почему?

— Этой правдой охвачено то, чем я стану. В конце время остановится для меня, и я буду заморожен как жемчужина, попавшая в лед. Мои новые тела рассеятся, каждое с зерном, спрятанным внутри него.

Она отвернулась и поглядела в сторону от него, на пустыню, потом заговорила, на него не глядя.

— Вот так разговаривая с тобой — здесь, во тьме, я могу почти забыть то, чем Ты являешься.

— Вот почему я выбрал этот час для нашей встречи.

— Но почему это место?

— Потому что это последнее место, где я могу чувствовать себя дома.