Бог-Император Дюны

«Как же свежи и не испорчены ее черты», — подумал он.

Его воображение, оно одно способно было представить во всей полноте его человеческую жизнь вместе с Хви. Из множества его жизней-памятей вдоволь можно было почерпнуть, чтобы достоверно нафантазировать супружескую жизнь. Она тут же обрастала нюансами — небольшими подробностями взаимного опыта, прикосновениями, поцелуями, всей блаженной сопричастностью, на которой строилось и возвышалось то, что было прекрасно до боли. И эта боль, одолевшая его, была намного глубже, чем физические напоминания об устроенном им перед посольством побоище.

Вскинув подбородок, Хви поглядела ему в глаза. Он увидел в ней переполненность состраданием, жаждой помочь.

— Как еще я могу Тебе послужить, Владыка?

Он напомнил себе, что она — человек, в то время как сам он — уже не человек. Это различие между ними будет увеличиваться с каждой минутой.

Ноющая боль его не отпускала.

Хви была неизбежной реальностью, чем-то настолько важным, что ни одно слово никогда не могло бы этого полностью выразить. Ноющая боль внутри него была почти невыносимой.

— Я люблю тебя, Хви. Я люблю тебя, как мужчина любит женщину… Но этого не сможет состояться и никогда не будет.

Из глаз ее брызнули слезы.

— Следует ли мне уехать? Следует ли мне вернуться на Икс?

— Они лишь замучают тебя, стараясь выяснить, где дал сбой их план.

«Она разглядела мою боль, — подумал он. — Ей знакомы тщета и разочарование. Что она сделает? Она не станет лгать. Не заявит, что отвечает на мою любовь, как женщина мужчине. Она видит бесполезность. Она знает, что ее собственные чувства ко мне — сострадание, благоговение, любознательность, пренебрегающая страхом».

— Тогда я остаюсь, — сказала она. — Возьмем столько радости из пребывания вместе, сколько получится. Я думаю, это самое лучшее, что мы можем сделать. Если это означает, что нам следует пожениться, то так тому и быть.

— Тогда я должен доверить тебе знание, которое я не доверял ни одному другому человеку, — сказал он. — Оно даст тебе такую власть надо мной, которая…

— Не делай этого, Владыка! Что, если кто-нибудь заставит меня…

— Ты никогда больше не покинешь пределы моего домашнего круга. Мои апартаменты здесь и в Твердыне, безопасные места в Сарьере будут твоим домом.

— Как пожелаешь.

«До чего ласково и открыто ее тихое согласие», — подумал он. Надо укротить болезненную пульсацию внутри себя. Чем цепче она врастает, тем опасней и для него самого, и для Золотой Тропы.

«До чего икшианцы умны!»

Молки повидал на своем веку, как всесильные поневоле сдавались несмолкающей песне сирены — желанию пожить в собственное удовольствие.

«Ведь любая малейшая прихоть сразу напоминает об имеющейся у тебя власти».

Хви приняла его молчание за признак неуверенности.

— Мы поженимся, Владыка?

— Да.

— Не следует ли как-нибудь позаботиться, чтобы тлейлаксанские сплетни, что…

— Не следует.

Она поглядела на него, припоминая их прежние разговоры. «Посев зерна распада на множество частей».

— Я боюсь, Владыка, что ослаблю Тебя, — сказала она.

— Ты обязательно должна найти способ меня усилить.

— Может ли усилить Тебя, если мы уменьшим веру в Бога Лито? — в ее голосе прозвучало нечто от Молки — оценивающее взвешивание, делавшее Молки столь отталкивающе очаровательным. «Мы никогда не избавляемся до конца от учителей нашего детства».

— Твой вопрос требует ответа, — сказал он. — Многие будут продолжать поклоняться мне, согласно моему замыслу. Другие будут считать это ложью.

— Владыка… Ты просишь меня лгать ради тебя?

— Разумеется, нет. Но я попрошу тебя хранить молчание, когда у тебя может появиться желание заговорить.

— Но если они будут поносить…

— Я протестовать не буду.

И опять слезы потекли у нее по щекам. Лито так хотелось их коснуться, но они были водой, причиняющей боль водой.

— Вот как следует тому совершиться, — сказал он.

— Объяснишь ли Ты мне это, Владыка?

— Когда меня больше не будет, они должны называть меня шайтаном. Императором геенны. Колесо должно катиться, катиться и катиться по Золотой Тропе.

— Владыка, разве нельзя направить гнев на меня одну? Я бы не…

— Нет! Икшианцы сделали тебя намного совершеннее, чем даже задумали сами. Я действительно тебя люблю, ничего с этим не поделаешь.

— Я не хочу причинять Тебе боль! — эти слова словно насильно вырвались из нее.

— Сделанного не переделаешь. Не скорби об этом.

— Помоги мне понять.

— Ненависть, расцветшая пышно после того, как меня не станет, тоже исчезнет, неизбежно канет в прошлое. Пройдет много времени, потом, в очень далеком будущем, найдут мои дневники.

— Дневники? — она опешила от такой резкой смены темы.

— Хроники моего времени. Мои доводы, мои апологии. Копии существующих и разрозненных фрагментов сохранятся, некоторые в искаженной форме, но истинные дневники будут ждать, ждать, и ждать. Я хорошо их спрятал.

— И когда их откроют, то?..

— Люди обнаружат, что я полностью отличался от их представлений обо мне.

Ее голос понизился до дрожащего шепота.

— Я уже знаю, что они узнают.

— Да, моя дорогая Хви, по-моему, знаешь.