Образ машин и дорог можно развернуть и по–другому. Однажды я ехал на машине по дорогам, которые были мне отчасти знакомы, но, как оказалось, я знал их недостаточно хорошо. Из–за аварии главная автотрасса была закрыта, так что мне пришлось съехать на боковую дорогу. Полагаясь на инстинкт, я ехал по маленьким дорогам примерно в нужном направлении, но часто оказывался на перекрестках, где не было никаких указателей. Конечно, местные люди, ездящие по этим дорогам, легко могли найти нужное направление, но я, мало с ними знакомый, этого сделать не мог. И здесь бы мне очень помогли «правила» — указатели, которые сказали бы мне: «Тебе нужно ехать сюда», — а если бы я изучил эти дороги, я бы в них уже не нуждался. Опытный местный водитель не стал бы глядеть на указатели, потому что он и без них прекрасно знает, куда ему нужно свернуть. Правила и добродетель прекрасно сочетаются, однако в нашем обществе, где правила часто воспринимают как внешнее ограничение свободы, нам стоит напоминать себе о том, как они действуют — не чтобы вернуться к бездумному исполнению правил, но чтобы мы могли увидеть, как бы на широком полотне, ту истину, которую Павел утверждает в Послании к Римлянам: чего не мог совершить Закон, то совершил Бог (см. 8:3).
Все это подводит нас к двум другим вопросам, которые часто звучат в разговорах о добродетели и на которые этика Павла дает ясные ответы. Во–первых, не слишком ли эгоцентрично ставить в центр всего добродетели, которые формирует у себя человек? Разве нравственность не заключается в том, чтобы обращать внимание на другого? И, во–вторых, если ставим во главу угла добродетель, то не значит ли это, что нравственные качества человека в значительной степени определяются обстоятельствами его рождения, воспитания, природы, склада?
Нет, и еще раз нет. Ответы на эти вопросы подводят нас к самой сути того, что Павел говорит о добродетелях и девятичастном плоде Духа. Эти качества зарождаются не в отдельных людях, но именно в жизни и труде всей общины, свойства которой они и определяют; они предназначены именно для того, чтобы вносить свой вклад в жизнь и труд общины, а не чтобы привлекать внимание к особым людям, обладающим ими. Кроме того, хотя для их развития нужны размышления, решения и работа, для христиан они остаются даром благодати Божьей.
Чтобы это объяснить, нам прежде всего нужно расширить картину, включив в нее две другие вещи, которые «пребудут» в новом Божьем мире вместе с любовью: веру и надежду. Стоит заметить, что это «трио», которое мы находим в кульминации главы 13 Первого послания к Коринфянам, регулярно упоминается в посланиях Павла — причем и в тех, что принято считать ранними, и в поздних:
…Непрестанно памятуя ваше дело веры и труд любви и терпение упования на Господа нашего Иисуса Христа пред Богом и Отцем нашим…
Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения
…Услышав о вере вашей во Христа Иисуса и о любви ко всем святым, в надежде на уготованное вам на небесах…
Два процитированных места входят во вступительное приветствие, и это значит, что Павел упоминает такие вещи, когда желает сказать: «Вы обладаете всеми признаками здоровой христианской общины». Любопытно также, что здесь мы находим уже упоминавшийся нами отрывок из главы 5 Первого послания к Фессалоникийцам, где говорится: мы люди дня, хотя мир все еще продолжает спать! Таким образом, как и в главе 13 Первого послания к Коринфянам, здесь три важнейшие добродетели стоят в эсхатологическом контексте. Они принадлежат новому дню, который уже наступает, и вам нужно приложить усилия, чтобы облечься в них в нынешнее время.
Но вот перед нами очередная загадка. Можно понять, что любовь — добродетель, такая сторона нынешнего героического ученичества, которая действительно позволяет предвосхищать характер жизни будущего века, но почему это относится к вере и надежде? Разве это не преходящие вещи, вроде языков и пророчеств и других явлений нынешней христианской жизни, которые станут излишними при наступлении грядущего века? Один гимн говорит об этом так: