Боевые записки невоенного человека

Если не поле брани, то последнее слово осталось за нами.

3

Я выхожу наружу. Яркий свет полного дня режет глаза. Тишина и покой. Часовые прячутся в тень бетонированных будок. В густом, застывшем жарком воздухе хамсина вымирает арабская деревня, приткнувшаяся к холму, на котором стоит база. Я иду к забору и кричу– “Васька!” Появляется Васька, как его кличут здесь на все лады и арабы и евреи, молодой, жирный араб в пестрой, нестираной рубашке. В свое время, по линии компартии, Васька выучился не то во Львове не то в Харькове на инженера и русскому языку с мягким малоросским акцентом. Здесь, в Ливане, Васька держит ларек в котором наши солдаты отовариваются колой и сигаретами.

–Васька,– говорю я ему,– Хизбалла тебе за сотрудничество с израильским агрессором яйца отрежет.

В притворном ужасе Васька закатывает черные, маслянистые глазки, он понял, что я хочу от него. Трудно не понять. Гарнизонная жизнь в России и в Израиле имеет те же законы и те же особенности.

–Никак нельзя, товарищ начальник,– шепчет Васька, будто нас кто-то подслушивает.

–Давай, шевелись,– понукаю я его,– Меню то же. Водки не надо,– что-что, а надираться в одиночку и без хорошей закуски я не умею.

–У меня “Смирновская” в холодильнике имеется,– как половой в трактире изгибается Васька.

Я молчу и он передает мне черный полиэтиленовый мешок с торчащей для маскировки бутылкой “пепси-колы”. Кроме “пепси” Васька положил в кулек несколько бутылок ливанского пива “Алмаза”– свободная импровизация на тему голландского “Амстеля”– и пакетик соленых орешков, чтоб было чем заесть шабатные шницели. Я расплачиваюсь шекелями.

–А доллары– лучше!– нахально лыбится Васька.

–Рублями получишь,– я делаю вид, что собираюсь забрать деньги назад.

Васька прячет их в толстый бумажник на липучках, где есть все– доллары, шекели, динары, фунты.

Мужской разговор закончен и из ларька неловко, боком, вылезает Васькина жена Татьяна, окруженная выводком арабчат, брюхатая очередным Мухамедом или Али. Васька смотрит на неё с обожанием– она такая большая и белая!

О эти русские женщины, воспетые Некрасовым и Коржавиным! Куда только вслед за мужьями не заносила их судьба! Декабристки пошли в Сибирь, коммунистки– на Колыму, а нынешние открыли континенты потеплее.

Меня как-то ночью срочно вызвали в больницу к ребенку. Робеющий доктор, с грехом пополам исполняющий обязанности толмача, мягко пожав руку, незаметно исчез– признак того, что вопрос административный, а не медицинский, оставив меня один на один с наглым и темпераментным цадальником, затарахтевшим по-арабски с отдельными ивритскими вкраплениями. Смысл был ясен без слов. Солдат за свою службу требовал разрешения на лечение в Израиле. В центре приемного покоя, на носилках, вздрагивая в такт дыханию спал мальчик лет пяти в порванных джинсах, окровавленной рубашке и запекшейся вокруг носа кровью. В углу, на краешке стула, притулилась, закутанная с головы до пят, всему покорная, узнаваемая по фильму “Белое солнце пустыни”, женщина Востока.

–Что случилось с твоим сыном?– на иврите спросил я цадальника.

Тот не понял вопроса, несколько минут мы пререкались на пальцах, наконец до него дошло и он косолапо потопал к жене. От услышанного я вздрогнул. Поразило даже не то, что солдат назвал ребенка-“малым”, а как из-под неколыхнувшийся паранжи глухо выдохнуло:”Не досмотрела я. Утром свалился с лошади.”

–Ишь ты,– громко восхитился Шурик,– араб казака родил.

Цадальник, кажется не оценил юмора, а паранжа не шелохнулась.

Обычно Татьяна к забору не подходит, держится с детьми на расстоянии. Образованный Шурик объясняет это законами шариата, прагматичный Володя обычным антисемитизмом, а мне Татьяна как-то сказала, когда вела дела вместо уехавшего за товаром мужа: “Вы, таких как я, проститутками считаете. Я же с Васей с первого курса института вместе!” “Количество лет, проведенных женщиной на ученической скамье, на её сущность не влияет,”– цинично отреагировал Володя, а я тогда пиво брать не стал. Постеснялся её инженерного диплома, что-ли.

Сейчас Татьяна подходит близко.

–День добрый.

–Добрый день.

–Скажите, Вы давно там не были?– спрашивает она.

–Давно. Как в Израиль приехал.

–Назад не тянет?

–Нет. Да и некогда,– уточняю я.

–А меня он не пускает.

–Не может быть! Васька, что за домострой?!

Последнее слово Васька не понимает. Он просто берет младшую девочку на руки и улыбается жене. Говорить больше не о чем и мы расходимся. Я возвращаюсь. Вдоль забора густо разрослись кусты, осыпанные белыми и розовыми цветами. Удивительный народ эти израильтяне – куда бы они не пришли – сразу же тянут за собой трубочки с капающей живительной влагой. И сажают деревья.