Боевой аватар

«Дикие» переговаривались на характерной частоте. Это, несомненно, язык, но вот какой? Если они утратили способность издавать членораздельные звуки на обычной частоте человеческого голоса, остались ли у них слова? Может быть, это все тот же язык — один из языков племен, населявших этот регион? Тогда с ними можно договориться — я не хочу их убивать.

Я запустил эвристический анализ записей. Перевел их в частоту человеческого голоса и начал сопоставлять с языковой базой данных.

Сержант присел на корточки рядом со мной.

— Сколько их?

— Пока не знаю, несколько. Идут по нашим следам.

— Ясно, — Андрая прикусил губу. — Что делать будем?

— Ждать.

Они подошли на сто пятьдесят метров. Остановились. Потом… один, да, один двинулся вперед. Я уже легко вычленял шорох их особенной скользящей походки из общего шума леса. Я быстро учусь.

Восемьдесят, семьдесят, пятьдесят метров. Нервы у мальчиков стали сдавать, они возбужденно оглядывали лес. Кунди вздергивал автомат на каждый шорох, Питер молча ждал, опершись на колено, Андрая жевал соломинку. А вот остальным явно не хватало оружия. Учитесь выживать, учитесь слушать лес. Побеждает не тот, кто сражается, а кто не вступает в бой. Лучшая битва та, которой не было.

— Где они? — прошептал Симон, утыкаясь лицом в шерсть.

— Совсем близко.

Двадцать метров.

Он идет спокойно, не атакует. Остальные остались позади. Я прислушался — нет, больше никого не было. Он один. Парламентер…

Отряд разом, слитно выдохнул. На краю поляны, в зыбкой тьме, колеблемой языками пламени, возникла фигура в развевающихся лохмотьях.

— Здоровый, — Кунди оценивающе поглядел на него. — Такой тебя за глотку взял, Элиас?

— Не знаю, — отмахнулся тот, напряженно всматриваясь в противника.

Андрая положил палец на спусковой крючок и напрягся. Тише, мальчик. Сначала узнаем, что он хочет.

Дикий переступил с ноги на ногу, и громко зашипел. Потом закашлялся, и низким лязгающим голосом произнес на лингала:

— Отдайте.

Закончен эвристический анализ

Удивительно! Судя по результатам анализа, наш гость разговаривал на искаженном диалекте пигмеев бака. Но те не вырастают выше полутора метров. Определенно, мутация, да еще какая.

— Уходи, — сказал я на языке бака, переведя его в инфрадиапазон — хотя это весьма непросто. Не знаю, насколько я буду понятен.

«Дикий» сощурился.

— Неживой, не дух — почему говоришь? — беззвучно спросил «дикий».

— Уходите. Они мои. Не отдам.

— Они — плохие. Они люди Старика. Они убили наших детей и женщин. Отдай.

Значит, Омуранги для них — Старик? Интересно.

— Нет. Уходите.

— Они убили. Отдай нам одного. Он умрет все равно. Смерть за смерть.

Господи, и эти туда же. Сколько можно убивать…

— Они мои! — рявкнул я, мальчики согнулись, закрыли уши руками. Потерпите, маленькие.

— Неживой. Не должен жить. Мы все равно его заберем.

Так мгновенно, как появился, «дикий» исчез.

— Что это? — Андрая потряс головой, поднялся. — Он… он ушел?

— Да, уходит, — я следил за парламентером.

— Они вернутся? Вы говорили? Что он сказал?

— Он сказал, что солдаты пророка убили их детей и женщин, — я посмотрел на притихших ребят. — Поэтому они хотят убить вас. Отомстить. Хотят забрать Антуана.

— Они врут, — быстро сказал Андрая — Они — не люди, им нельзя верить.

— Разве солдаты Омуранги не убивают «диких»? Не забирают детей, не сжигают деревни?

— Да, но… они же язычники. Они порождения дьявола. Верно? — Андрая огляделся, он искал поддержки. Но все молчали.

— Они больны. Так же, как и вы. Их тоже поразила Порча.

— Но… — Андрая смешался.

Да, сержант, тебе уже не хватает слов, и остается только вера, слепая вера в правоту Великого Омуранги.

— Ложитесь спать. Здесь, все вместе, возле костра. Сегодня они не нападут. Я посторожу.

Мальчики еще долго не могли уснуть, все шепотом переговаривались. Андрая сидел поодаль. Я не трогал его, пусть побудет сам с собой. Ему тяжелее, чем остальным — он возложил на себя ответственность. Он командир, он взрослый. Но если Андрая сможет мне довериться, то поведет за собой весь отряд.

Наконец, уснул и он. Я сидел у затухающего костра, не подбрасывая веток — одежду ребята уже просушили, а мне огонь только сбивает сенсоры. Дневная жизнь в лесу переменилась на ночную: запорхали чудесные ночные бабочки, тонко запели лягушки. На небе проступил яркий рисунок южных созвездий. Небо — единственное, что не изменилось во времени Катастрофы. Оно такое же, что и сто лет назад. Звезды, мы, слава Богу, не запакостили.