Боец 5: лихие 90-е

— Ага, — с некоторым трудом я встал.

В храп из угла вплелись какие-то особенно страдальческие ноты.

— А это кто у нас?.. — я вгляделся, — а, Танк, что ли⁈

— Ну, а кому еще быть. Давай, давай, иди, приходи в себя!..

— Уже иду. То есть бегу!..

Мне плохело с катастрофической скоростью. Головокружение превращалось в боль, стискивающую виски, а пищеварительная система энергично протестовала против присутствия в организме остаточных объемов спиртного…

Через минут десять я лежал в ванной, задернув целлулоидную занавеску, в восхитительно теплой, почти горячей воде, приладив душ так, чтобы его сильный упругий ливень лупил прямо мне в макушку. Ох, ребята, это кайф! Я прямо-таки физически ощущал, как вода вымывает из меня остатки этилового спирта, сивушных масел, чего там еще… Не знаю, сколько времени я так балдел, но вот в дверь забарабанили не по-детски, и умоляющий голос Танка возопил:

— Брат! Открой, а⁈ Не могу, извини!..

Кряхтя, я приподнялся, отомкнул щеколду:

— Цени акт милосердия!

Вряд ли мой друг мог сейчас оценить что-либо. Он ракетой пролетел к унитазу, склонился над ним, и…

— … извини, брат, — с трудом проговорил он минут через пять, — так припекло, мать его! Не донес бы.

— Ладно, что там, — лениво откликнулся я, лежа в ванной с закрытыми глазами. — Это ты извини, я побалдею еще малость, а уж потом ты заходи, ополоснись…

— Да не вопрос, брат!

И он поспешил удалиться.

Я еще повалялся, окончательно приходя в себя, потом тщательно, докрасна растерся махровым полотенцем, после чего уступил ванную Танку. Он справился с омовением гораздо быстрее меня, да и вообще похмелье перенес намного легче. Мы сидели в кухне, пили горячий крепкий чай, и я, хотя восстановился, чувствовал еще легкое головокружение и муть внутри, а Танку все было нипочем, он уже азартно лопал бутерброды, жизнерадостно ржал, а затем, как бы вспомнив что-то, обратился ко мне:

— Да! В Москву-то когда поедем?

Я чуть не поперхнулся чаем:

— В Москву? Мы с тобой? — я приподнял бровь, пытаясь припомнить разговор.

— Ну да! Да ты чо, забыл? Вчера же говорил!

— Хм, — я поставил чашку. — Не помню, хоть убей. Освежи воспоминания.

Танк загоготал:

— Не, ну ты даешь, брат!.. Ну еще мы сидели: я, ты, Юрка, еще кто-то, песню орали: «Белая ночь!..», вспомнил.

— Белая ночь?.. Шатунов что ли? — уточнил я, не назову себя фанатом «Ласкового мая»

— Не, как Шатунов! Белая ночь, опустилась как облако! Ветер гадает на юной листве!.. — заголосил Танк, быстро проникшись куплетом.

Мысленно ужаснувшись этой картине, я машинально пробормотал, ну а что песня действительно здоровская:

— Слышу знакомую речь, вижу облик твой… Нет! Не помню.

Танк заржал пуще прежнего. Даже Степаныч заухмылялся:

— Как в анекдоте, знаешь?.. Приходит мужик к врачу и говорит: «Вы знаете, у меня провалы в памяти». Ну доктор ему: «Ладно, будем разбираться. Давно это у вас?» Мужик глаза вылупил: «Что давно?» Врач: «Ну, провалы ваши». А тот: «Какие провалы⁈»

Танк чуть не лопнул от смеха, настроение у него было великолепное. Да и я улыбнулся:

— Ну, до этого, надеюсь, не дойдет, но реально не помню… Слушай, — обратился я к Танку, — а ты, между нами говоря, с девчонками вчера того… вступил в интим?

— А то! — продолжал хохотать Танк. — Одной присунул так, что мама-не горюй! Пусть знает донских казаков.

Я напряг память изо всех сил, но то умильное переглядывание с симпатичной потаскушкой было последним рубежом, за которым наступила терра инкогнита.

— Слушайте, мужики. Я, конечно, дико извиняюсь, но я-то сам вчера не того? Никому ничего не присунул по бухому делу?

— А ты не помнишь⁈

— Нет. Как шаром покати.

Ну, тут, конечно, снова адский ржач, после которого выяснилось, что вряд ли теперь я смогу восстановить события этих часов. Танк сам находился «на форсаже» и помнил происходящее сильно фрагментарно, а Степаныч с Ракитиным удалились совсем рано…

— Мы сюда пришли, дома ему не хотелось при жене… Так что уж извини, без твоего разрешения.

Я отмахнулся:

— Ну что ты, Степаныч! Какое разрешение⁈

— Ну да. Конечное дело, бутылочку раздавили на двоих, но так аккуратно, без проблем. А потом…

Здесь вдруг Степаныч осекся и странно посмотрел на меня.

Я уловил неладное.

— Ты что, Степаныч?

— Да… Ладно! Все равно ведь узнаешь, лучше раньше, чем позже.

— Вот это верно. Степаныч, я тебя прошу, не тяни, говори, что там⁈

— Ладно, — он решился.

Короче говоря, когда они с Ракитиным солидно выпивали и беседовали, вдруг раздался звонок в дверь, причем звонили так отчаянно, как будто Страшный Суд на носу. Степаныч, малость обомлев, ринулся открывать — оказалась Лида, такая взбудораженная, по глазам видно, что плакала, стала стремительно собирать свое барахло, а на изумленные вопросы сквозь зубы отвечала, что она все сделала, турнирные протоколы подписала, расчет за работу получила, и теперь мчится на вокзал, и первым же поездом — домой, в Ростов. Ошеломленный Степаныч упрашивал ее подождать, мол, вместе и поедем, но она огрызнулась: «Некогда!» — и кое-как побросав вещи в сумку, вылетела прочь.

— Я и подумал, у вас что-то расклеилось…