Бодлер

Очень может быть, что в этот мрачный период он не раз вспоминал Жерара де Нерваля, повесившегося год назад на улице Вьей-Лантерн. Этот случай не выходил у Бодлера из головы. Уйти, как он. Почему бы и нет? Однако этот период душевного расстройства длился недолго. После нескольких недель смятения, уныния и неопределенности он вновь почувствовал вкус к жизни и потребность творить. Матери, высказывавшей сожаление по поводу того, что у него, в отличие от большинства мужчин его возраста, нет своего очага, он с иронией отвечал: «Позвольте мне немножко посмеяться, совсем немножко, над Вашим постоянным желанием видеть меня таким, как все, человеком, достойным Ваших старых друзей, так любезно поминаемых Вами. Увы, Вы же знаете, что я человек иного склада и что моя судьба сложится иначе. Почему бы Вам не поговорить немножко о женитьбе, как делают все мамаши? Если говорить совсем откровенно, мысль об этой девушке [Жанне] никогда меня не покидала, но я так устал от жизни, состоящей из лжи и пустых обещаний, что чувствую себя неспособным вновь попасть в те же сердечные ловушки, из которых нет выхода. — Бедняжка сейчас болеет, а я отказался посетить ее. Она долго и упорно избегала встреч со мной, потому что знает мой ужасный характер, весь состоящий из хитростей и ярости. Я знаю, что она должна уехать из Парижа, и очень этим доволен, хотя, признаюсь, меня охватывает тоска, когда я думаю, что она может уехать и умереть вдали от меня. Если сказать обо мне вкратце, то я дьявольски жажду развлечений, славы и могущества. Но все это, должен признаться, часто перемежается, — может быть, недостаточно часто, милая мамочка? — с желанием Вам понравиться».

Словно специально для придания ему оптимизма новеллы Эдгара По были горячо встречены публикой, журнал «Ля Ревю де Де Монд» опубликовал восемнадцать лучших его стихотворений, а в разных газетах появились кое-какие статьи о живописи и карикатурах. И в довершение всего 30 декабря 1856 года Пуле-Маласси подписал с ним вполне выгодный контракт об издании «Эстетических заметок» — сборника статей, предвосхищавшего «Эстетические редкости»[50], и тома стихов «Цветы зла». Поскольку автор был почти неизвестен, тираж каждого издания ограничили тысячью экземпляров. Радуясь скорому появлению этих книг, Бодлер не верил в их успех. Что касается поэзии, то издательства тогда обрушили на читателей такой поток продукции бездарных рифмачей, что люди утратили способность различать хорошее и плохое. Читатели были одновременно и пресыщены, и несведущи. Как вывести их из оцепенения? Бодлер очень рассчитывал на эффектный заголовок сборника. Сначала он дал ему название «Лесбиянки», но в 1855 году критик и романист Ипполит Бабу предложил название «Цветы зла». С тех пор Бодлер не желал иных названий. Такая формулировка, как он решил, отлично передает смысл его творения, и чувственного, и зловещего, отразившего, сознательно или нет, раздвоение души. Его поиски любви, поиски нежности, поиски идеала оказались увиденными через призму взаимоотношений поэта с Мари Добрен и г-жой Сабатье, а агрессивные, бунтарские свойства его натуры, тяга к пороку, к уродству сосредоточились в образе распутной мегеры, в образе вампира, в образе недавно покинувшей его чернокожей дьяволицы. Он выставил напоказ всю свою жизнь, обнаженную и кровоточащую. Он не знал, примут ли это и одобрят ли его как новатора, или он будет освистан, осужден как безумец, снимающий штаны на улице среди бела дня? Ну и пусть! Эта исповедь освобождала его и от пустых мечтаний, и от похотливых кошмаров. Передав издателю рукопись «Цветов зла», Бодлер почувствовал облегчение, словно после вскрытия нарыва. Гной вышел, и сразу полегчало.

Глава XV «ЦВЕТЫ ЗЛА»