Бодлер

К этим стихам, которые он не подписал, Бодлер приложил записку, тоже анонимную: «Смиреннейше умоляю ту, ради которой написаны эти стихи, понравятся ли они или нет, и даже если покажутся просто смешными, не показывать их никому. Глубокие чувства стыдливы и не терпят насилия над собой. Не является ли отсутствие подписи признаком именно такого неодолимого стыда? Тот, кто написал эти стихи в привычных своих мечтах о ней, любил ее с необыкновенной силой, никогда не признаваясь ей в этом, и навсегда сохранит к ней чувство самой нежной симпатии».

Мадам Сабатье была привычна к любовным объяснениям такого рода. Так, в свое время Теофиль Готье послал ей из Италии знаменитое «Письмо Президентше», настолько эротичное, что текст его издали много позже и тайно. Теперь, увидев Аполлонию во время званых обедов на улице Фрошо, Бодлер испытывал радость втройне при мысли, что она читала его дерзкий и неприличный мадригал и была им наверняка взволнована, и при этом не знает, кто его автор, в то время как он сидел напротив и пожирал ее глазами. Среди облаченных во фраки гостей, под яркой люстрой в столовой, он представлял ее обнаженной, задыхающейся в его объятиях, и получал от этого тем большее наслаждение, что присовокуплял к нему мысли о наказании, которому он ее якобы подвергает. Ему хотелось бы наказать ее за цветущую беззаботность, за бесстыдное кокетство, за серебристый смех-колокольчик и передать ей в поцелуе свою меланхолию, свою тягу к смерти и, может быть, свой сифилис.

Опыт такого рода тайных признаний возбудил его настолько, что 3 мая 1853 года он послал ей, по-прежнему анонимно, стихотворение «Искупление»:

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдапи?
Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?
И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудь
Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?[44]

Через несколько дней за первыми двумя последовало третье послание — «Признание»:

Что быть красавицей — нелегкая задача.
Привычка, пошлая, как труд
Танцорок в кабаре, где злость и скуку пряча,
Они гостям улыбку шлют,
Что красоту, любовь — все в мире смерть уносит.
Что сердце — временный оплот.
Все чувства, все мечты Забвенье в сумку бросит
И жадной Вечности вернет![45]

К этому стихотворению разочарованного человека приложено письмо: «Право, мадам, прошу у Вас тысячу извинений за это глупое, ужасно ребяческое анонимное рифмоплетство. Но что делать? Я эгоист, как ребенок, или, как больной человек. Когда я страдаю, то думаю о тех, кого люблю. Обычно думаю о Вас стихами, и когда стихи сложены, мне не удается устоять перед желанием показать их той, о ком они написаны. И вместе с тем я прячусь, как человек, больше всего на свете боящийся оказаться смешным […] Каким бы абсурдным Вам все это ни казалось, представьте себе, что есть сердце, над которым Вы можете лишь жестоко посмеяться, сердце, в котором по-прежнему живет Ваш образ».

Письмо это, датированное 9 мая 1853 года, было отправлено из Версаля, куда Бодлер отправился вместе с Филоксеном Буайе, предполагая заняться подготовкой исследования о великих людях века Людовика XIV. Но, обосновавшись в гостинице, они очень быстро оказались без денег, не могли оплатить счет и были изгнаны хозяином, забравшим в качестве залога их скудный багаж. Куда им было идти? Недолго поколебавшись, они нашли себе пристанище в публичном доме. И стали веселиться там напропалую, вероятно, чтобы оправдать свое присутствие в глазах хозяйки. Потом Филоксен Буайе, оставив Бодлера в качестве заложника, вернулся в Париж в поисках денег.

На следующий год Бодлер направил г-же Сабатье еще четыре стихотворения: «Духовная заря», «Живой факел», «Что скажешь ты, душа, одна в ночи безбрежной…» и «Гимн». Письмо, приложенное к этому последнему отправлению, по-прежнему анонимному, содержало новые признания: «Я так боюсь Вас, что все время скрывал свое имя […] Вы для меня — не только самая привлекательная из женщин, из всех женщин, но и самое дорогое, самое бесценное суеверие. Я — эгоист и пользуюсь Вами. — Прилагаю свою жалкую бумажонку. — Как был бы я счастлив, если бы мог надеяться, что мое понимание любви может быть благожелательно воспринято в тайном уголке Вашей очаровательной головки! Я никогда об этом не узнаю!» Последнее четверостишие стихотворения звучит почти как молитва:

Тебе, прекрасная, что ныне
Мне в сердце излучаешь свет,
Бессмертной навсегда святыне,
Я шлю бессмертный свой привет[46].