Бочка амонтильядо

Первым признаком этого был глухой крик, стон, исходивший из глубины ниши. Это не был крик пьяного человека. Потом наступило длинное и упорное молчание. я положил второй ряд камней, потом третий, потом четвертый; и тогда я услышал бешеные подергиванья цепи. Шум продолжался несколько минут, в продолжение которых, чтоб насладиться им вволю, я прервал свою работу и присел на кости. Наконец, когда шум утих, я снова взялся за дело и без помехи вывел пятый, шестой и седьмой ряды. Теперь стенка была вышиной мне по грудь. Я опять приостановился и, подняв фонарь над стеной, осветил слабыми его лучами запертого человека. Ряд громких криков, болезненных криков, вдруг вырвался из груди прикованной фигуры и, так сказать, с силой отбросил меня назад. В продолжение секунды я колебался – я дрожал. Я вынул шпагу и начал совать ее в нишу. Но минуты размышления было довольно, чтобы успокоить меня. Я положил руку на массивную стенку, выведенную мной, и ободрился. Я приблизился к стенке. Я отвечал на завывания моего молодца; я им составил эхо и аккомпанемент, – я превзошел их в силе и пронзительности. Вот как я сделал – и крикун замолчал.

Была уже полночь, и моя работа приходила к концу. Я положил восьмой, девятый и десятый ряды. Я кончил часть одиннадцатого и последнего; оставалось положить последний камень. Я его поднял с усилием; я его положил почти, как следует. Но тогда из ниши послышался сдавленный смех, заставивший встать дыбом волосы на голове моей. За этим смехом следовал печальный голос, который я с трудом признал за голос благородного Фортунато. Он говорил: – Ха! ха! ха! – хе, хе! Очень хорошая штука, в самом деле! – Отличный фарс! От всего сердца будем мы смеяться во дворце – хе! хе! с нашего-то вина! хе, хе, хе!

– С амонтильядо! – сказал я.

– Хе! хе! – хе! хе, – да, с амонтильядо. Но не поздно ли уже? Не будут ли нас ждать во дворце? Синьора Фортунато и другие? Уйдем отсюда.

– Да, – сказал я, – уйдем отсюда!

– Во имя Бога, Монтрезор!

– Да, – сказал я, – во имя Бога!

Но на эти слова не было ответа; напрасно я прислушивался. Меня взяло нетерпение. Я громко позвал:

– Фортунато!

Нет ответа. Я позвал снова:

– Фортунато!

Ничего. Я просунул фонарь сквозь остававшееся отверстие и бросил его внутрь ниши. В ответ я услышал лишь звон колокольчиков. Я почувствовал себя дурно, без сомнения – вследствие сырости катакомб. Я поспешил окончить работу. Я сделал усилие и приладил последний камень; я его покрыл известкой. К новой стене я прислонил старую насыпь из костей. Прошло полвека, и ни один смертный их не тронул. In расе requiescat![2]