Бобры добры

Мне в башню как будто осколочной пулей прилетело, разнося в хлам мозги, и дергаясь наверняка, как паралитик, от шарашащих по голым нервам афтершоков стек по боку тачки, плюхнувшись голым задом на землю. Потому как жадюга Лекс Ксюху отобрал у меня моментально, только унесло. Утащил, нагнул над капотом и урвал свой кусок счастья. А у меня и сил не нашлось сразу подняться и смотреть на них. Хотелось — жуть как, но ноги, гады предательские, не держали — до такой степени расколбасило. Только и оставалось слушать его резкие выдохи-рыки, почти сливающиеся с самыми сладко-пошлыми шлепками плоти о плоть, и жалобными стонами нашей девочки, которую он с диким упорством гонит на новый заход, улавливать покачивания машины да представлять, как это выглядит. Как брат стоит, широко расставив ноги и чуть откинувшись, чтобы долбиться во всю мощь, а еще и видеть все это, ничего не упуская. Мороженка распростерта перед ним обманчиво покорно, ох*ительнийший вид. Она принимает его грубые толчки, выстанывая, озвучивая каждое это вторжение, и поглощает-забирает его себе без остановки и остатка, точно так же, как делает это со мной. Закрыл глаза, позволив себе насладиться отзвуками только что пережитого удовольствия, щедро подкормленными созвучием еще происходящего у них. Говорю же — это долбануться можно, какой я счастливчик. Никому не объяснить, насколько и как это, когда не делишь, а умножаешь и жрешь не только свое, но и братухиного обламывается, но и не надо оно. Это наше, и объяснять мы ничего не обязаны.

Встать я наконец-то смог и застал их целующимися, растягивающими удовольствие. Лекс, зараза такая, мне так не дал и секундочки сверх кайфануть, а сам вон присосался и лапами везде шарит — хрен оторвешь. Но я его понимаю. С Ксюхой же только тронь, и все — мозги и тормоза вон и надо вотпрямсчаз, или сдохнешь. Может, со временем поднаедимся и подуспокоимся, но пока все еще каждый раз как волчары голодные, и она — чистый порох.

— Граждане-товарищи, счастливо кончившие, а поехали уже домой, — я неловко повернулся и едва сдержал вопль — так в ребрах прострелило. Ну, правильно, секс-анестезия выветрилась уже. — А то тут комарье больно злющее. И холодает. А там у нас диванчик наш скучает, моим гадским ребрам самое то.

— Сначала в больницу! — приказным тоном заявила вмиг преобразившаяся Ксюха.

Хренасе мгновенная метаморфоза из сладкой текущей мороженки в строгую училку. Мой нижний дурак это одобрил вот прям со страшной силой.

— Слушаюсь и повинуюсь! — фыркнул я, отбирая ее у брата и утягивая на заднее сиденье. — Но как домой вернемся, ты вот так еще мной покомандуешь, лады? У меня от этого встает.

— Лёша! — возмутилась мороженка, позволяя мне, однако, зацеловать себя, чем я и занимался на зависть ведущему тачку брату всю обратную дорогу. А что, я больной и пострадавший, мне нужно это в лечебных целях.

Глава 32

Александр

— Михаил Константинович, на пару слов можно? — рванул вперед братуха, заметив Корнилова, как раз удачно вышедшего на орионовскую парковку, когда мы уже были на подлете.

Бывший эсбэшник затормозил и уставился на нас, и мне померещились лукавые искры в его пристальном взгляде на наши наверняка жутко мрачные рожи. А как тут будешь лучиться дружелюбием и радостью, если жопу начало активно подпекать.

— В мой кабинет, может, пойдем? — предложил он с еле уловимой ехидцей.

Нет, бля, ни черта мне эти гребаные искры не померещились. Все он прекрасно понимает. Еще бы не понимал, умнейший же дядька. Вот только на хрена тогда затеял вот эту вот херню в обход нас?

— Нет, нам снаружи удобнее, — буркнул я и с опаской глянул на входные двери офиса.

И нет, ни я, ни братуха не боимся в прямом смысле этого слова чего-то. Просто… ну нах оно надо с женщиной своей вступать в противоречия, а то и конфронтацию какую, а потом ходить голодными и еще более злыми, так ни черта и не добившись. Потому как Оксана, будучи большую часть времени вроде бы мягчайшим человеком и самой отзывчивой во всем долбаном мире и податливой, пусть и дико требовательной любовницей, обладала еще и способностью стоять на своем намертво, если считала вопрос принципиальным. И одним из этих вопросов было то, что она должна и будет работать, а не существовать за наш счет. У Лёхи перед походом с ней случился уже разговор на эту тему, и ему казалось, что была поставлена точка, но, как выяснилось чуть позже, каждый остался при своем мнении. И где-то посередине активного тусняка по ментовкам и ее работой по вопросу уже неизбежного, но, силой убеждения Корнилова, лишенного тяжких последствий увольнения Оксаны, он и сделал ей предложение, настолько возмутившее нас. Нет, даже взбесившее. А она согласилась! Не советуясь. И попытка мягко, насколько это удалось (Лёха утверждал, что мне ни хрена не удалось, а у самого как-то смазалось, сильно уж подхватило) воспрепятствовать потерпела полное фиаско.