Блуда и МУДО

– Лёнька мне сказал по секрету, что ты в Доме пионеров картины продаёшь, – продолжала Алёнушка. – Вот откуда деньги у тебя. Ты-то с этими картинами вообще здорово устроился. Но другие-то не смогут. Вот к вам туда одна моя знакомая работать пришла, мы с ней в одном доме жили, – Сонька Опёнкина. Ну и сколько она у вас получает, а? У неё и трусов-то нормальных нет. Она даже купаться на пруд не ходит – не в чем. А на дикий пляж стесняется. А у меня и купальник есть, и без купальника я никого уже не стесняюсь. Вот так. Плохо, что ли?

Алёнушка лупила Моржова пикселями, как козырями.

– Так за это под мужиков приходится ложиться…

– А так никто не ложится, да? – засмеялась Алёнушка. – Так мы все монашки, да? Если всё равно ложишься, уж лучше за деньги.

– Кто у тебя первый был? – спросил Моржов; надеясь, что разболтавшаяся Алёнушка с разгона ответит и на этот вопрос.

– Да Лёнька и был, – с разгона ответила Алёнушка. – Он меня сначала напоил, а потом оттрахал. И Соньку, кстати, тоже так же. Но я на него не злюсь. Он же знаешь, какой бабник. Девки на нём так и виснут. Лёнька вообще классный, хоть и паразит, конечно.

Моржов подумал, что Алёнушка не была развратницей, порченой девкой. В ней и портить-то было нечего. Где-то на заре девичества в каком-нибудь ковязинском Багдаде вечный Лёнчик Каликин по неизбежной пьянке трахнул девочку Алёнушку, а девичья любовь оправдала Лёнчика – так, что трахнутыми оказались и мозги Алёнушки тоже. В голове Алёнушки похозяйничало уже пиксельное мышление: снесло на фиг все запреты и все табу, вывернуло все тайны, всё оправдало и всё объяснило. И получился человечек ДП(ПНН). Пустой, как кувшин, в котором изнутри нет никаких перегородок. А уж потом блуд обжёг этот кувшин в своей печке.

– Замуж за Лёньку ты пошла бы? – спросил Моржов.

– Ну щас!… – сразу открестилась Алёнушка. – Ты чо, мне такого блядуна в мужья не надо. Я вообще замуж не хочу ни за кого.

– Как же ты соскочишь со своего дела не через замужество?

– А чего мне с него соскакивать?

– Ну, не вечно же ты будешь молодой и красивой. Когда Сергач тебя выставит – что делать будешь? Лучший вариант – это успеть за какого-нибудь подходящего клиента замуж выскочить.

– Такое только в кино бывает, – пренебрежительно бросила Алёнушка. Она сладко потянулась, выпятив животик, и гордо заявила: – Мне вообще цыганка нагадала, что я молодая умру.

– А если не умрёшь?

– Не умру – вот тогда и буду думать, – начала злиться Алёнушка. – Сейчас-то на фиг? Чего ты до меня докапываешься?

ПМ работало, как часы. Первый признак был налицо: какого хрена Алёнушке думать? Стимула нет. Алёнушка уже набрала для своей картины мира три-четыре пикселя и прекратила этот процесс на удобном пикселе «умру молодой». Собранного – хватит.

Н-да, импрессионистская ситуация «поэт и проститутка» у Моржова никак не складывалась. Поэт из него получился хреновый, потому что разбогатевший. И проститутка тоже не оказалась жертвой беспощадного мира. Жертвой она была бы, если бы не стала проституткой. А так – наоборот: в своём Багдаде она даже поднялась над средой. Она трудится за хорошие деньги в более-менее чистых саунах с относительно приличными клиентами, а не с кем попало на пьянках, лишь бы налили на халяву. И не у чёрных на рынке, и не с дальнобойщиками на трассе. Она не алкоголичка, не наркоманка, не воровка. Она не родила сдуру в десятом классе от призывника, который, став дембелем, уйдёт к другой девке. Она не в огороде с лопатой, не со шваброй в конторе, не за партой в учаге – чтобы потом угробить молодость в подпольном цеху по пошиву контрафакта… У неё всё нормально.

– А парень у тебя есть? – спросил Моржов.

– Конечно. Лёнька. Я же тебе говорила, что он – мой первый. Первый – это святое.

– Ты любишь Каликина? – не веря, переспросил Моржов.

– А что такого? – встопорщилась Алёнушка. Похоже, каждая реакция Моржова приводила её в замешательство.

– Он же тебя по клиентам возит…

– Ну и что? Это работа. Я, между прочим, сама к Сергачу пришла. Захотела – и пришла. Лёньке назло. Он с Сонькой трахался, а я к Сергачу пошла.

– А Лёнька чо? – глупо спросил Моржов.

– Да ничо.

– Он-то тебя любит?

– Конечно любит. Стала бы я связываться с парнем, который меня не любит. Что, мне парней не хватает?

Потихоньку начинало темнеть. Всё вокруг засинело: небо – блёкло и размыто, а пруд – концентрированно, как сироп. Чуланская гора, покрашенная синевой в несколько слоев, стала почти чёрной. Её гребень, заслоняя закат, горел страшным, извилистым, кровавым порезом. Пробившийся по лощине отблеск растёкся на пруду лужей крови. Дальний берег окутался бирюзовым туманом, в котором неясно клубились неоновые облака фонарей на проспекте Конармии. Над Семиколоколенной горой морковкой торчала колокольня Спасского собора.

Моржов подумал и осторожно спросил Алёнушку:

– А с Лёнькой ты кончаешь?

– Ты какой-то тупой, – с досадой ответила Алёнушка. – Я же тебе сказала – ни с кем никогда не кончала.